В поисках истины

Как сказано выше, то, что она узнала, превзошло все ее ожидания и окончательно расшатало в ее душе уже колеблющуюся веру в святость учения, увлекшего ее своей новизной и страстностью фанатиков, проповедующих его.

До тех пор пока от нее требовали только личных жертв, она гнала от себя прочь сомнения как дьявольское искушение, как слабодушие, но когда она убедилась, что они ни перед чем не останавливаются для достижения цели: ни перед клеветой, ни перед ложью, когда любимого ей человека не задумались принести в жертву, чтоб только отстранить преграду на ее пути к тому, что они считают спасением, она внезапно постигла всю глубину своего заблуждения и со свойственной ей страстностью рвалась теперь к искуплению содеянных из-за нее злодеяний.

Чтоб спасти Федора, она во всем сознается, все откроет. Пусть судят ее церковным и мирским судом за отступление от истинной веры и за невольное сообщничество с врагами этой веры, пусть заключат ее в монастырь на всю жизнь или сошлют в Сибирь, всему покорится она безропотно и со смирением, лишь бы только поправить зло.

Но прежде надо покаяться и вымолить прощение у тех, которые страдают из-за нее, у матери и у Федора.

Она вбежала в спальню Софьи Федоровны, упала на колени перед низким креслом, на котором сидела госпожа Бахтерина, и долго рыдала в ее объятиях, не будучи в силах произнести ни слова.

Плакала и Бахтерина в полной уверенности, что дочь ее сокрушается о злой судьбе возлюбленного, и, боясь словами усилить ее печаль, она молча прижимала ее к своей груди. Утешить ее было нечем. Федор погиб для нее безвозвратно. Если она не решалась сделаться его женой, когда он представлял собой блестящую во всех отношениях партию, то уж теперь остается только благодарить Бога за то, что она ничем с ним не связана. Печаль ее мало-помалу поутихнет, и со временем она может еще быть счастлива с другим. «Но высказать ей эти надежды теперь, в самый разгар ее отчаяния, было бы жестоко и бесцельно», — думала Софья Федоровна, нежно лаская растрепавшиеся кудри плачущей у ее ног девушки.

— А я еще торопилась уехать отсюда! Хотела бежать от него! — проговорила Магдалина, поднимая мокрое от слез лицо с коленей матери и устремляя на нее сверкающий странным восторгом взгляд. — Какое счастье, что мы еще не в деревне!

— Можно уехать дальше, за границу, куда хочешь, — заметила Софья Федоровна.

Магдалина поднялась и отерла слезы.

— За границу?! — вскричала она с негодованием. — Когда он здесь? В остроге? Из-за меня!

— Из-за тебя?! С чего ты это взяла? Он сам виноват в своем несчастье, ты тут, слава Богу, ни при чем…

И она начала передавать ей слышанное от Ефимовны, напирая на то, что, по ее мнению, должно было всего больнее оскорбить чувство ее дочери и вырвать его с корнем из ее сердца, но при первом намек на княгиню Дульскую речь ее прервали на полуслове.

— Все это я давным-давно знаю, раньше, чем увиделась с ним, — объявила Магдалина.

— От кого? — вырвалось у ее матери.

С минуту девушка колебалась, но потребность скорее сбросить с себя бремя мучительной тайны взяла верх над всеми остальными соображениями и она все рассказала матери с самого начала ее увлечения Симионием и монахиней Марьей и до последнего разочарования, заставившего ее отвернуться от них навсегда. Одно время она так подпала под влияние сестры Марьи, что если не бежала к ней в обитель, то это благодаря тому, что ее новым братьям и сестрам хотелось заполучить вместе с нею и состояние, завещанное ей приемным отцом.

Главной преградой к этому они считали Федора Курлятьева. Им известно было желание покойного Бахтерина вознаградить племянника за потерю наследства и мечта его отдать ему в супруги приемную дочь. Им было все известно, и они начали исподволь влиять на Магдалину, восстанавливать ее против Курлятьева, представляя его развратником, закоренелым негодяем и таким же ожесточенным эгоистом, каким была его мать.