Читаем В поисках истины полностью

— Она с сыновьями всего только с неделю как выехала из Парижа, и там они были свидетелями таких ужасных сцен, что волосы дыбом становятся от ее рассказов!

Разумеется, Леонард с радостью покинул старика и поспешил к мадам де Сиври.

Но как ни старался он заинтересоваться разговором с нею, как ни заставлял себя выражать сочувствие к ее печали и разделять ее негодование, душой он был далеко. Беспрестанно озирался он по сторонам, точно поджидая кого-то; рассеянность его с минуты на минуту усиливалась, и с тоской во взгляде следил он за хозяйкой, когда она подошла к окну в отдаленном углу и скрылась за спущенной перед ним драпировкой.

Наконец он не вытерпел.

— Скажите, пожалуйста, — обратился он к аббату, который присоединился к группе у камина, — графа Казимира ждут сюда сегодня?

— Как же, ваша светлость, граф непременно будет. Супруга его здесь и, как всегда, он за нею придет со слугами и носилками, чтоб отнести ее домой. Его, вероятно, задержал курьер, которого он сегодня ждал из Петербурга с депешами.

В эту минуту появился в дверях лакей и объявил, что кушанье на столе, а из-за густых бархатных складок у окна вышла хозяйка с молодой особой такой поразительной красоты, что на всех лицах выразилось восхищение.

Высокая и стройная, с миниатюрной головкой и детским личиком, озаренным огромными глазами, нежными и глубокими, она производила впечатление неземного создания, такой обаятельной чистотой веяло от всей ее фигуры в белом платье без всяких украшений и с высокой прической, от которой ее шея, грудь и руки казались еще тоньше, девственнее и изящнее.

— Графиня Паланецкая, — сказала княгиня, представляя нашу знакомую Клавдию мадам де Сиври.

— Графа Казимира я хорошо знаю, он часто бывал у моей кузины, герцогини Шуазель, но я не подозревала, что у него такая прелестная дочь, — объявила с изумлением приезжая, отвечая на почтительный реверанс юной красавицы.

— Графиня не дочь, а супруга графа Казимира, — поспешила пояснить с улыбкой княгиня.

Впрочем, не ей одной, а и остальным гостям показалось забавным изумление мадам де Сиври.

Всем, без сомнения, вспомнилась первая встреча месяца два тому назад в этой же гостиной с высоким кривоносым графом и прелестным ребенком, которого он представил как свою супругу, и воспоминание это вызвало улыбку на всех устах.

Не улыбалась одна только виновница недоразумения. Остановившись посреди комнаты, она с опущенными глазами краснела от смущения под страстным взглядом принца Леонарда.

Не до смеха было и этому последнему. Никогда еще не казалась ему графиня Паланецкая так прелестна, как в эту ночь, и никогда не желал он так страстно остаться с нею наедине, чтобы ей это высказать.

Желание его исполнилось. По знаку хозяйки кавалеры предложили руку дамам; пары одна за другой стали уходить через длинную анфиладу комнат в столовую, и молодые люди остались вдвоем перед догорающим в камине дубом.

У Леонарда вырвался из груди долго сдерживаемый вздох облегчения.

— Наконец-то! — вымолвил он, поднося к губам маленькую выхоленную ручку, которую она, не поднимая глаз, с улыбкой ему протягивала. — Clandine! Божество мое! Как я вас люблю! — повторял он в страстном исступлении, осыпая поцелуями нежные розовые пальчики. — Поднимите ваши чудные глазки, дайте мне заглянуть в них, пока мы одни!

Она медленно и все с той же наивно-детской улыбкой на розовых губках подняла длинные темные, загибавшиеся ресницы и остановила на нем сияющий чистой радостью взгляд.

— Любите ли вы меня хоть немножко, Clandine? — спросил он, задыхаясь от волнения.

— Для чего же я здесь, ваша светлость? — возразила она.

— Опять «ваша светлость»! — вздохнул принц. — Нет, вы меня не любите!

У двери раздался сдержанный кашель. Клавдия быстрым движением спугнутой птички отбежала к двери в соседнюю залу, где замешкалась княгиня, чтобы вместе с влюбленными пройти в столовую ей одной известным ходом, коридором, настолько сокращавшим путь, что они вошли почти одновременно с остальным обществом.

Впрочем, гости княгини были слишком благовоспитанны и слишком дорожили ее расположением, чтобы обращать внимание на ее двусмысленное отношение к влюбленной парочке.

Осведомившись из приличия про графа Казимира и услышав в ответ, что, занятый важными делами, он просил не ждать его к ужину, аббат возобновил начатый у камина разговор о том, чего верным слугам короля можно ожидать от иностранных держав, и в спорах об этом животрепещущем вопросе про принца Леонарда с графиней Паланецкой все забыли. Поглядывали на них сверкавшими любопытством глазами одни только сыновья мадам де Сиври, да и то украдкой и с таким наивным сочувствием, что смущаться этим влюбленные не могли.

К концу ужина мажордом княгини доложил своей госпоже, что за графиней пришли люди с носилками и факелами, а граф просит его извинить, он быть не может, его задержал курьер, присланный из Петербурга, которого он должен сегодня же ночью назад отправить.

Известие это всех заинтересовало. Важные, должно быть, сообщения получил граф Казимир из России, если так спешит на них ответить.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека исторической прозы

Остап Бондарчук
Остап Бондарчук

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Хата за околицей
Хата за околицей

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Осада Ченстохова
Осада Ченстохова

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.(Кордецкий).

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Два света
Два света

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Виктор  Вавич
Виктор Вавич

Роман "Виктор Вавич" Борис Степанович Житков (1882-1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его "энциклопедии русской жизни" времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков - остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания "Виктора Вавича" был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому - спустя 60 лет после смерти автора - наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.Ее памяти посвящается это издание.

Борис Степанович Житков

Историческая проза
Добро не оставляйте на потом
Добро не оставляйте на потом

Матильда, матриарх семьи Кабрелли, с юности была резкой и уверенной в себе. Но она никогда не рассказывала родным об истории своей матери. На закате жизни она понимает, что время пришло и история незаурядной женщины, какой была ее мать Доменика, не должна уйти в небытие…Доменика росла в прибрежном Виареджо, маленьком провинциальном городке, с детства она выделялась среди сверстников – свободолюбием, умом и желанием вырваться из традиционной канвы, уготованной для женщины. Выучившись на медсестру, она планирует связать свою жизнь с медициной. Но и ее планы, и жизнь всей Европы разрушены подступающей войной. Судьба Доменики окажется связана с Шотландией, с морским капитаном Джоном Мак-Викарсом, но сердце ее по-прежнему принадлежит Италии и любимому Виареджо.Удивительно насыщенный роман, в основе которого лежит реальная история, рассказывающий не только о жизни итальянской семьи, но и о судьбе британских итальянцев, которые во Вторую мировую войну оказались париями, отвергнутыми новой родиной.Семейная сага, исторический роман, пейзажи тосканского побережья и прекрасные герои – новый роман Адрианы Трижиани, автора «Жены башмачника», гарантирует настоящее погружение в удивительную, очень красивую и не самую обычную историю, охватывающую почти весь двадцатый век.

Адриана Трижиани

Историческая проза / Современная русская и зарубежная проза
Великий Могол
Великий Могол

Хумаюн, второй падишах из династии Великих Моголов, – человек удачливый. Его отец Бабур оставил ему славу и богатство империи, простирающейся на тысячи миль. Молодому правителю прочат преумножить это наследие, принеся Моголам славу, достойную их предка Тамерлана. Но, сам того не ведая, Хумаюн находится в страшной опасности. Его кровные братья замышляют заговор, сомневаясь, что у падишаха достанет сил, воли и решимости, чтобы привести династию к еще более славным победам. Возможно, они правы, ибо превыше всего в этой жизни беспечный властитель ценит удовольствия. Вскоре Хумаюн терпит сокрушительное поражение, угрожающее не только его престолу и жизни, но и существованию самой империи. И ему, на собственном тяжелом и кровавом опыте, придется постичь суровую мудрость: как легко потерять накопленное – и как сложно его вернуть…

Алекс Ратерфорд , Алекс Резерфорд

Проза / Историческая проза