В поисках Ханаан

Однажды летом они собрались в отпуск к Эляне. Когда подъезжали к маленькому вокзальчику, Октя через окно автобуса заметила ее сухопарую фигуру, суровое строгое лицо, туго стянутые на затылке русые волосы. У нее от страха заныло под ложечкой. Они вышли из автобуса.

– Лаба дена, – покраснев, робко пробормотала Октя. Эляна приветливо кивнула ей:

– Свейки (Здравствуйте). – Она осторожно дотронулась щекой до ее щеки и тотчас нагнулась к Альгису. Взъерошила его пепельный хохолок, присела на корточки, – мано можалес (мой малыш), – Эляна протянула ему руку, – ну свейки, кайп гивяни (здравствуй, как живешь)? – И, подхватив мальчика на руки, прижала к себе. Дрожащим голосом сказала Владасу, – Панашус, панашус (Похож).

Альгис, нахмурив светлые бровки, оглянулся вопросительно на отца:

– Баба? – Спросил он и ткнул в Эляну пальцем.

– Тайп, тайп, баба, – растроганно закивала Эляна и, повернувшись к Окте, сказала, – копия мой брат Альгис. Копия.

Октя смутилась. Хотела было возразить, что мальчик похож на ее мать Елизавету, тот же туповатый носик, те же серо-голубые глаза, но смешалась и промолчала.

Они шли по крохотному городку, зацепившемуся своей околицей за опушку леса. По обе стороны мощеной дороги стояли домики, утопающие в зелени садов. Высоко на горе в окружении купы деревьев высился костел. Был воскресный день, и по дороге к костелу шествовали кряжистые мужчины в черных необмятых, коробящихся на них костюмах, принаряженные дети, женщины с темными огрубевшими лицами в праздничных тесноватых платьях. С Эляной то и дело здоровались, и она, сияя, указывала на Альгиса: «Мано сунайтис (Мой внук)».

Подошли к крохотному домику. Эляна открыла калитку: «Прашом (Пожалуйста)». Октя вошла в прихо-жую, и на нее пахнуло травами, свежестью и чистотой. В комнате был уже накрыт стол. На комоде, спинках стульев и кресел, на подушке кровати лежали бело-снежные вязаные салфетки. Октя робко присела на диванчик.

– Вы здесь хозяйничайте, – кивнула Эляна на стол, – кушайте, отдыхайте, а я пойду. Сейчас служба начнется.

Она достала из шкатулки янтарные четки, молитвенник и ласково помахала Альгису рукой: – Атя, атя. Ики пасиматимо (До свидания). Альгис несмело потянулся к ней, и Владас засмеялся:

– Ты ему понравилась. Бери с собой! Эляна вспыхнула от радости:

– Правда? Можно? – Она просяще посмотрела на Октю. И той стало неловко, она покраснела. Эляна тотчас открыла шкаф, начала что-то лихорадочно искать.

Вытащила белоснежную рубашонку с кружевным воротничком. – Помнишь? Твоя! – Владас, улыбаясь, кивнул. Она мигом переодела Альгиса, пригладила его хохолок. – Ну, сделай ручкой, атя, атя!

Когда дверь за ними захлопнулась, Владас положил Окте руку на плечо:

– Пошла хвастать внуком. Она ведь и в хоре поет. Ни одна служба без нее не проходит. Хочешь, тоже пойдем?

– Ты что? – Нахмурилась Октя. – Знаешь, мне не нравится, что ты ребенка отпустил с ней в костел.

– Нельзя? – Строптиво усмехнулся Владас, но тут же стал уговаривать ее, – ну, пойдем, тебе будет интересно. Сегодня большой праздник. – Октя упрямо молчала. – Как хочешь, – пожал плечами Владас, – я пошел.

Всю неделю, проведенную в доме Эляны, Октя чувствовала себя – точно потерянная. С раннего утра Владас запрягался в работу по дому. Чинил подгнившие ступеньки, подправлял забор, косил сено. Эляна тоже вставала чуть свет, бесшумно хозяйничала на кухне, копалась в огороде. Но стоило лишь Альгису открыть глаза, как она уводила его в лес или на речку. Октя целыми днями томилась одна без дела. Пыталась было браться за какую-либо работу, но все валилось из рук, шло вкривь и вкось. И Эляна, заметив это, сразу же выхватывала у нее лейку, тяпку или ведро. «Не надо. Отдыхай. Ты – гостья. Я люблю в своем доме сама хозяйничать». Владас ни во что не вмешивался. Работал до позднего вечера. Когда темнело, он заходил в дом, долго мылся, фыркал под душем. Ел, пристроившись на углу кухонного столика, и валился, как подкошенный. В воскресенье с утра пошли на кладбище. Долго петляли по аккуратным, посыпанным песком дорожкам мимо деревянных и каменных крестов. Наконец остановились. «Круопене Марите», – прочитала на плите блеклую облупившуюся надпись Октя. Нагнувшись к Владасу, тихо спросила:

– А где твой отец похоронен? Эляна, убиравшая могилу, резко выпрямилась:

– Это ты не у него спрашивай. Это ты у своих спроси. У русских.

Владас молчал. Октя до крови закусила губу. Ночью в постели она долго беззвучно плакала. Под утро разбудила Владаса. Тихо прошептала прямо в ухо:

– Уеду домой. – Он попытался было обнять ее. Но она уперлась руками в его широкую грудь, – отпусти. Все равно уеду.

И столько было решимости в ее голосе, что Владас отпрянул.

– Езжай – раз так, – и отвернулся к стенке.

Эляне сказали, будто бы Окте нужно на работу. Она недоверчиво посмотрела на них. Сурово усмехнулась:

– Обиделась на меня. На правду мою обиделась! –

Помолчав, с болью спросила, – Мальчика с собой возьмешь?

Владас отрезал:

– Альгис останется здесь, – и насмешливо добавил, – она там будет очень занята работой.