В поисках христиан и пряностей

Поскольку торговля пряностями оставалась монополией короля, португальские корабли, субсидируемые европейскими купцами, стали бороздить Индийский океан, перевозя персидских лошадей в Индию, индийские ткани – в Индонезию и Восточную Африку, а китайские шелка и фарфор – в Японию. Так называемая заморская торговля обернулась гораздо прибыльнее долгого маршрута вокруг мыса Доброй Надежды, и португальцы вскоре затмили мусульманских купцов в Азии: к середине XVI века пиджин-португальский сменил арабский в качестве языка международной торговли в портах всего Востока. Но по мере того как связи с Португалией становились все более эфемерными, значительные области империи оказалось практически невозможно контролировать.

Только самые безрассудные и отчаявшиеся люди готовы были служить в отдаленных уголках земли, и подобно своим предкам-крестоносцам, многие отправляющиеся на Восток имели весьма мало шансов дома. Они желали жить как гранды и не проявляли особой щепетильности в способах, какими сколачивали себе состояния. Когда недоучки, закоренелые преступники, банды уголовников и младшие сыновья без гроша за душой хлынули из Португалии, назад в Европу стали просачиваться шокирующие рассказы об их пороках.

Самое поразительное из многих разоблачений принадлежит перу французского путешественника Жана Моке [566]. Исполняя должность аптекаря при французском короле, Моке отвечал за составление королевских снадобий из обширного арсенала смол, минералов и ароматических веществ. Возможно, оттого, что он каждый день сталкивался с экзотикой Востока, у него развилась жгучая тяга к путешествиям. Король позволил ему странствовать по земному шару при условии, что он привезет домой странные и чудесные сувениры для королевского кабинета диковин, и Моке отправился в десятилетнюю одиссею. После Африки, Южной Америки и Марокко четвертое плавание привело его в Гоа. Как многие искатели приключений той эпохи, он вел пространные заметки о своих путешествиях и страницу за страницей посвящал едкой критике португальцев.

К середине XVI века Гоа разросся в колониальный город, достаточно величественный, чтобы заслужить прозвище «Рим Востока» [567]. Его улицы и площади украшали пятьдесят церквей и многочисленные монастыри, странноприимные дома и колледжи, в которых трудились тысячи священнослужителей. Его величавый белый кафедральный собор был центром епархии архиепископа, в чьем ведении находилась паства от мыса Доброй Надежды до Китая. Дворец губернатора, общественные здания и особняки вельмож представляли собой великолепные образчики архитектуры Ренессанса и раннего барокко, выросшие среди буйной растительности Индии; пышные процессии и живые картины расцвечивали улицы в праздники в честь дней святых или побед. Но за величественным фасадом проглядывал фронтирный городишко с кабаками, борделями и пьяными драками, где по улицам шлялись банды подвыпивших солдат, а самозваная португальская аристократия утверждала свою власть оружием.

Социальное давление на новоприбывших было чудовищным. Едва они, полумертвые, спотыкаясь, сходили с корабля, одетые по обычаям родной страны, как подвергались насмешкам столь ядовитым (излюбленным оскорблением было тут «вшиголовый»), что прятались по временным жилищам, под лодками или на задворках церквей, пока не придумывали, как продать свой плащ или меч и купить такую одежду, чтобы сойти за ветеранов. Уже через неделю, язвительно замечал Жан Моке, они начинали именовать себя кавалерами, «хотя сами простые крестьяне и торговые люди». Один такой кавалер по имени Фернанду, сообщал он, приглянулся богатой женщине и расхаживал по улицам, красуясь золотыми цепочками и свитой из рабов, однако его вдруг опознал сын его бывшего хозяина в Португалии. Фернанду сделал вид, будто его не знает, и спросил, кто он, «на что другой ответил: «А разве ты не тот, кто прежде пас свиней моего отца?» Услышав такое, сей кавалер, отведя его в сторону, признался, что действительно был в Португалии свинопасом, но здесь его величают «дон» и видят в нем знатного человека, и, умоляя о молчании, дал ему денег, однако это не воспрепятствовало тому, что его узнали несколько других, которые сами на сем нажились». Другим новоприбывшим посчастливилось меньше: если они осмеливались открыть рот, их избивали. Даже солдаты самого низшего ранга обзаводились мальчиком-рабом, чтобы носил за ними зонт или плащ, и принимали вид величественной серьезности, а когда ссорились (что случалось часто), то любой отказавшийся поддержать кого-то из своей клики сам становился легкой добычей.