В поисках личности (Рассказы современных израильских писателей)

Меня охватывает стремление к иной разлуке, которая врезалась бы в их сердца. Дрожа от волнения, я подхожу к окнам и с силой откидываю шторы, швыряю на них тяжелые струи солнца, красного как кровь. Подхожу к двери и открываю ее во всю ширь, останавливаюсь на пороге — один глаз в коридоре, другой в классе. Я знаю, что в эту минуту они напряжены до предела. Никак я им ловушку подставляю? В классе я или вышел?

И тут я вижу издалека директора. Он шествует печально и задумчиво вдоль пустого коридора, продвигается медленно, с трудом, точно устаревший танк, снятый с вооружения. Он сильно постарел в последнее время. Еще год-два, и ему тоже надо будет уйти на пенсию. Он поднимает голову и, заметив меня на пороге класса, снова опускает ее, точно увидел перед собой призрак либо камень. Он все еще полагает, что я не хочу разговаривать с ним. Как будто трех лет недостаточно. А в классе тем временем усиливается шепот и шелест бумажек. Они уже передают друг другу ответы. Но я не двигаюсь с места. Мое лицо обращено к окну, через которое лето, полное и безоблачное, так и прет. Далеко на горизонте маячат горы Иудеи, Моава и еще, и еще. Стекла отражают также фигуры ребят позади, они сливаются с этим ландшафтом, с этим синим пятном, верхушками деревьев, далекими антеннами и гулом самолетов.

А рядом останавливается директор. Впервые за три года. Очень бледный. Надо немедленно нарушить молчание.

Пять-шесть часов тому назад —

 Иорданской долине —

Убит наповал —

Ахарон Аппельфельд

Ахарон Аппельфельд родился в 1932 г. в Черновцах. Был узником концлагеря в Транснистрии. В Израиле с 1974 г. Учился в Еврейском университете в Иерусалиме. Печататься начал в 1959 г. Издал несколько сборников рассказов, а также ряд романов. В издательстве «Библиотека-Алия» вышел роман «Пора чудес» (рус. пер.; 1984). Ему присвоен ряд литературных премий, в т. ч. Государственная премия Израиля. Основная тема его произведений — Катастрофа европейского еврейства во время 2-й мировой войны, раскрываемая в символической и аллегорической форме.

Хождение в Качинск Пер. В. Глозман и Л. Меламид

Стояла осень, когда я воротился в родной город. Никто на меня не обращал внимания, и только удивление застывало на лицах, когда узнавали, кто я: «Он вернулся из Сибири». Знакомый запах яблонь наполнял легкие. Я был утомлен дорогой, и ноги мои едва двигались от усталости. По всему чувствовалось, что зима близка.

Сибирские ветры я оставил позади, и теперь воздухом родного города были полны мои сны. Казалось, гнев понемногу проходит, и мои родители, так и не дождавшиеся меня, радуются моему возвращению.

Но, открыв глаза, я видел, что осень уже совсем на исходе: кружили по улицам последние красные и желтые листья, и высоко в небе проплывали облака, словно уходя на покой.

Жителей пугала надвигающаяся зима. Недоумение при встрече теперь оборачивалось отчуждением: никто уже не осмеливался заговорить со мной. Я понял, почему это — я был чужой, чужак из ночного кошмара.

Годами в военном лагере хранил я одно-единственное воспоминание — последнее прощание с матерью. Тут и оно затуманилось.

Тогда я повел себя иначе. Вышел к рынку и остановился возле низеньких прилавков. Здесь я знал, как себя вести. И сразу почувствовал свободу от той людской настороженности, которая жила на улицах города. «Это Крыжов?» — спросил я. И мне ответили — да.

Ночь я провел на мельнице с погонщиками скота. Они расспрашивали, кто я, и я рассказывал им.

Они щупали мои мускулы. Я показал им военный билет и две медали.

«Знай, тебя будут сторониться», — и они объяснили, что я не должен никому это показывать.

«Двадцать лет в Сибири…» — и удивление отражалось на их лицах.

«Зачем же ты вернулся?» — этого я объяснить не мог, тут требовались другие слова, которых не было у меня.

«Да ведь он тут родился», — сказал один.

Погонщики были все молодые парни. Жильем им служила мельница. Спали они на мешках с мукой. И глубокой ночью, когда даже белая мучная пыль не светилась в темноте, один из пастухов спросил меня тихо:

«Ты не помнишь, как тебя забирали? Совсем ничего не помнишь?»

«Помню, — попытался я объяснить, — только вот подробности забыл».

«Удивительно», — его голос странно зазвенел в тишине.

Немного позже он спросил снова: «Ты молишься?»

Тогда я рассказал ему, как поп бьет солдат, а те покорно переносят побои.

«А я дал обет, — сказал он вдруг, — перед тем как отправиться ходить по селам, поклониться могилам моих родных. Дорога нелегкая, и многие не возвращаются».

В ту ночь мы больше не разговаривали.

Потом учинили мне публичное дознание. Его проводили почтеннейшие члены общины — три бледных старца без кровинки в лице. Им сразу показалось подозрительным мое чуждо звучащее имя.

«А кто показал тебе дорогу сюда?»

«Ноги сами привели», — хотел было ответить я, но промолчал.

Они в упор разглядывали меня.

И принялись листать свои книги. «Ничего не поймешь, — пробормотал один, — ты тут совсем не записан».

Они готовы были спорить со мной до хрипоты, но у меня не было никаких доказательств.