В поисках Марселя Пруста

"...A потом он вдруг останавливался перед красноносым господином в красном платье, улыбавшимся ребенку, и восклицал: "Да это же вылитый господин де Ло! Сходство просто невероятное! Как было бы мило, если бы это оказался он! Ах, малыш мой, - продолжал он, слегка наморщивая нос по свойственой ему привычке и с тем бодрым настроением молодого животного, которое выказывал иногда, будто у него еще оставался нерастраченный запас бега и игр на свежем воздухе, - до чего занятно разглядывать живопись!" [72]

Кроме света, который продолжал усердно посещать, он видел еще и то, что Дюма-сын называл тогда полусветом - у Лоры Эйман, "красивой, ласковой и строгой подруги", которую наблюдал с дотошностью коллекционера человеческих типов и заваливал цветами - как растительными, так и эпистолярными. Пруст Лоре Эйман: "Дорогой Друг, вот дорогие услады - пятнадцать хризантем... Надеюсь, что стебли будут необычайной длины, как я наказывал. И пусть эти цветы, гордые и печальные, как вы, гордые, потому что красивы, печальные, потому что все так глупо, вам понравятся..." Лора Эйман кичилась знанием французского и английского и навязывала друзьям свой малосведущий пуризм. Однажды она упрекнула Пруста за то, что он написал: как если бы.

"Анатоль Франс, - ответил Пруст, - рядом с которым я нахожусь в настоящий момент, уверяет меня и позволяет передать вам, что этот оборот речи безупречен и ничуть не вульгарен. Незачем и говорить, что я великодушно жертвую его вам, и что я предпочел бы ошибаться вместе с вами, чем оказаться правым вместе со всей Академией. И Франс тоже предпочел бы... Повергаюсь к вашим стопам, дабы снискать прощение, и целую вас нежно и рассеянно..."

Очень рассеянно, это уж наверняка. Но в 1896 году он сообщил ей "очень мило" о смерти "бедного старого Луи Вейля", у которого и познакомился с Дамой в Розовом. Пруст Лоре Эйман: "Поскольку я знаю, что вы очень его любили, то не захотел, чтобы вы узнали об этом из газет... Думаю, что вам, быть может, взгрустнется немного - ведь правда? - так не любезнее ли сказать вам об этом таким образом?.." И на следующий день: "Только что получил вашу записочку. Спасибо вам за ваши слова о моем Дяде. В его религии нет службы. Мы соберемся сегодня, в половине четвертого, у него на квартире, бульвар Осман, 102, и отправимся оттуда на Пер-Лашез (но боюсь, что для вас это было бы утомительно, и немногие женщины туда пойдут). Но что за безумная мысль, будто вы можете шокировать кого бы то ни было! Ваше присутствие способно только растрогать..." Лора Эйман не пришла, но отправила на кладбище "велосипедиста" с венком, который оказался единственным - погребение было без цветов: "Но когда сказали Маме, она захотела, чтобы Дядю похоронили с этим единственным венком... что и было сделано. О вас можно сказать, как о той женщине семнадцатаго века, что "доброта и великодушие были отнюдь не малейшими чертами ее утонченности..."

Непоправимым горем того времени стала для него смерть бабушки. Пруст и его мать были единодушны в своем восхищении этой возвышенной женщиной, которая была больше Севинье, чем даже сама Севинье. Госпожа Адриен Пруст Марселю: "Порой я тоже встречаю у госпожи де Севинье мысли, слова, которые доставляют мне удовольствие. Она говорит (порицая одну свою подругу за отношение к сыну): "Я знаю другую мать, которая ничуть с собой не считалась и всю себя отдала своим детям". Не правда ли, это вполне приложимо к твоей Бабушке? Только сама она этого не сказала бы..."