В поисках Марселя Пруста

Содома. Он окидывал взглядом извивы этого романа и уже написал его первую и последнюю фразы.

В то же время, в период с 1906 по 1912 годы он преследовал несколько второстепенных замыслов: объединить в один том все свои статьи и очерки; опубликовать стилизации и пародии, столь совершенные, что они становились своеобразной формой критики; написать эссе о Сент-Бёве. Жоржу де Лори он много раз говорил об "этом "Сент-Бёве", который написан у меня в голове...": "Могу ли я спросить у вас совета? Я собираюсь написать кое-что о Сент-Бёве. У меня в некотором роде две статьи, выстроенные мысленно (журнальные статьи). Одна из них - статья в классическом виде, что-то вроде эссе Тэна. Другая начнется рассказом об одном утре; к моей постели придет Мама, и я ей перескажу статью, которую собираюсь написать о Сент-Бёве, и разовью ее для нее. Что по-вашему лучше?" Пруст позаимствовал у него семь томов "Пор-Руаяля". "Нет, я еще не начал "Сент-Бёва" и сомневаюсь, что смогу, но уверяю вас, что это будет неплохо, и мне бы хотелось, чтобы вы его прочли..." Потом, в 1909 году: "Жорж, я так измучился, начав писать "Сент-Бёва" (я сейчас весь в работе, отвратительной, впрочем), что не сознаю того, что пишу вам..."

Был ли когда-нибудь закончен "Сент-Бёв"? В Тетрадях находят лишь незаконченный набросок: "Сент-Бёв и Бодлер", который кажется фрагментом текста, адресованного госпоже Пруст, поскольку начинается он со следующего параграфа: 

"Поэт, пишущий прозу (исключая, конечно, те случаи, когда он превращает ее в поэзию, как Бодлер в своих малых поэмах и Мюссе в своей драматургии). Мюссе, когда пишет свои рассказы, критические очерки, академические речи, словно становится другим человеком - отставляет в сторону свой гений, перестает извлекать из него формы, которые берет в чудесном и принадлежащем ему одному мире, и однако вновь о нем вспоминает, и нас заставляет вспомнить. Временами его красноречие наводит нас на мысль о торжественных, незримых, отсутствующих стихах, но чья смутная, неопределенная форма проглядывает из-за слов, которые, однако, мог бы сказать кто угодно, и сообщает им своего рода изящество и величие волнующего намека. Поэт уже скрылся, но за облаками еще заметен его отблеск. В человеке, поглощенном жизнью, трапезами, честолюбием, не остается больше ничего, и вот у него-то Сент-Бёв и хочет выяснить суть того, другого, от которого он ничего не сохранил. Я понимаю, что ты любишь Бодлера только наполовину. В его письмах, как и в письмах Стендаля, тел нашла жестокие вещи о его семье. А жесток он в поэзии, жесток с бесконечной чувствительностью, тем более удивительной в его суровости, что страдания, над которыми он смеется, которые выставляет с такой бесстрастностью, он ощущает - и это чувствуется - до самой глубины своих нервов. Конечно, в возвышенном стихотворении, таком как "Старушки", нет ни одного из страданий этих старушек, которые от него ускользают..." [134] 

Одна часть этого этюда была использована Прустом для статьи "По поводу Бодлера", опубликованной в "Очерках", а другая для предисловия к "Запасам нежности" [135]. Приведенная неизданная страница интересна не только своими достоинствами, но и своей изобличающей стороной: "жесток с бесконечной чувствительностью" столь же справедливо для самого Пруста, сколь и для Бодлера.