В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

Статья Н. Бердяева «Новое христианство (Д. С. Мережковский)» (1916) – еще более выразительный портрет пророка нового религиозного сознания и еще более значительное – исповедальное самораскрытие эпохального духа. Герменевтический метод Бердяева здесь отличен от метода Белого: Белый видит в феномене Мережковского своё, Бердяев хочет представить его образ в качестве собственного философского антипода. «Мережковский – это я!» – простодушно радуется в глубине сердца Белый[654]. «Мережковский не видит того, что ясно вижу я, а потому он не дотягивает до моего уровня», – высокомерно констатирует Бердяев. Герменевтика Бердяева – это странная герменевтика от противного, когда толкователь навязывает писателю роль собственного отрицательного двойника, но при этом – снова герменевтическое чудо, еще более разительное, чем в случае герменевтики зеркальной, – попадает, как говорится, в десятку Как известно, Бердяев считал себя гностиком. Восхищаясь гностицизмом тайнозрителя космоса Я. Бёме, русский экзистенциалист брал на вооружение бёмевский концепт Ungrund'a (безосновного), который осмыслял как бездну несотворенной свободы, привнося в него ницшеанские интуиции. Свою философию он возводил к опытному приобщению Ungrund’y, – к переживанию, которое он описал в «Самопозании» и истолковал как постижение несотворенной свободы. И вот, именно в даре свободного творчества – творчества, питающегося личным мистическим опытом, – Бердяев отказывал Мережковскому. «Я гностик, а Мережковский – не гностик», – словно хочет сказать Бердяев. С помощью отрицательного определения «не гностик» толкователю удается описать, действительно, важные тенденции дискурса Мережковского. «Гностическая неодаренность» (с. 333) Мережковского означает, согласно Бердяеву, то, что Мережковский мыслит не из собственного «имманентного духовного опыта» (с. 336), попросту не имеет такового, а потому чужд и творчества. Это последнее у Мережковского подменено игрой схем – тезиса и антитезиса, тщетно стремящихся к синтезу. «То, что он делает, не есть познание» (с. 335), он исходит «не из духовной свободы» (с. 336), пребывая в плену у собственных схем. К гностической бездарности Мережковского Бердяеву удается возвести и его революционизм. «Старое христианство – созерцание, гностицизм. Новое христианство – действие, прагматизм» (с. 337): вот, согласно Бердяеву, где скрыт корень политизированности нового религиозного сознания. Так, цепляясь звеном за звено, Бердяев, начав с безобидного ярлычка «не-гностик», описывает весь феномен Мережковского, возведя к нему и реабилитацию плоти (в ущерб духу), и догматизм, роднящий Мережковского с Булгаковым и Флоренским, вместе и трансцендентный эсхатологизм – ожидание конца как объективного события и пр. В Мережковском Бердяев находит тенденции, противоположные его собственным глубинным импульсам. Но опять-таки – своего Другого он познает через себя, а не воспринимает в качестве самостоятельного субъекта. Так, в ином обличии, в критической методологии Бердяева вновь обнаруживается главный принцип русской герменевтики.