В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель

«Дружба, – заявляет Флоренский по поводу филической любви, мистически соединяющей двоих в церковную «молекулу», – исключительна, как исключительна и супружеская любовь» (с. 471). Филия обращена к «единственному», к «избраннику», – она моногамна; она включает в себя «требование ответной любви» (с. 474); в самом «сердце» филии таится ревность («ревность есть сама любовь, но в своем инобытии», с. 469). Иными словами, филия есть страсть, и неслучайно Флоренский говорит о трагизме дружбы[679]. «Мы полюбили трагизм: “сладкая стрела христианства ноет в нашем сердце”, как говорит В. В. Розанов» (с. 417): но насколько верно понимал христианство тот, кого называли «русским Ницше»?! То, что именуется любовью в Новом Завете, с «дружбой» по Флоренскому не имеет ничего общего. «А Я говорю вам: любите врагов ваших… Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?.. Не так же ли поступают и язычники?» (Мф 5, 44–47): взаимной любви-симпатии язычников Христос в Нагорной проповеди однозначно противопоставляет, в качестве новой религиозной ценности, любовь к врагам. А императив Павла – «любовь… не ищет своего» (I Кор. 13, 4–5) – немыслим без решимости на любовь безответную и чуждую ревности. Любовь побуждала Христа страдать, дабы избавить от страданий любимого – человека и человечество; напротив, в учении Флоренского любящий садистически наслаждается страданиями возлюбленного. «Очень часто те, кто наикрепче любил, наиболее заставлял страдать, ибо неведомо, какая нежная и застенчивая жестокость обычно бывает беспокойною сестрою любви» (с. 445): недаром Зинаида Гиппиус считали Флоренского «умным и жестоким»! «Слезы – это цемент дружбы», но одних «слез любимого» любящему недостаточно для доказательства любви к нему – «даже смерти не было бы достаточно»: «мгновение смерти кажется слишком кратким внутренней жестокости любви… Здесь нужны долгие и медленные слезы» (с. 445–446). В этой садомазохистской круговерти (таково внутреннее существо хлыстовского хоровода) бесплодно томились участники «Нашей Церкви»… Подобная любовь питается из очень темных источников.

В главе «Дружба» чаще свв. отцов упоминается Платон – автор «Пира», донесший до нас «мифический образ андрогинна» (с. 440). Православный богослов Флоренский в своей откровенности бесстрашен! Его теория «дружбы» восходит к платоническому «Смыслу любви» Соловьёва – идейному истоку также и «Нашей Церкви». «Церковь» экклезиологии Флоренского, которую он не стесняется обозначить Павловой формулой «столп и утверждение Истины» (I Тим. 3,15), конципирует эту самую «Нашу Церковь» Мережковских, – по существу – хлыстовский корабль. О том, что филия Флоренского – это лишь другое обозначение влюбленности, осмысленной Гиппиус в одноименной статье, с неоспоримостью свидетельствует «метафизика» поцелуя, который, напомню – апофеоз влюбленности по Гиппиус. «Поцелуй, эта печать близости и равенства двух “я”, принадлежит влюбленности», – заявляет Гиппиус, признающая «влюбленность» и «поцелуй» явлениями религиозного порядка[680]. «Надо не только “любить” друг друга, но надо и быть вместе, πυχνῶς, тесно, стараться быть по возможности πυχνοτερον, теснее друг другу, – утверждает Флоренский, возводя в ранг богословского императива свою совместную жизнь с «филическими» друзьями – Сергеем Троицким и Василием Гиацинтовым. – Но когда же друзья бывают теснее друг к другу, как ни при поцелуе?» «Влюбленность» у Гиппиус окрашена скорее романтически, будучи противопоставлена, в духе Соловьёва, браку; за «дружбой» по Флоренскому стоят другие образы – помимо античных обычаев, темные тайны монашеских киновий… Наконец, мы находим в «Столпе…» Флоренского и чисто хлыстовскую «философию», – хлыстовство здесь пришло к самосознанию: «Поцелуй – духовное объединение целующих друг друга лиц», и такое «мистическое единство двух есть условие ведения и значит – явления дающего это ведение Духа Истины» (с. 442, 430). Дух, «накатывающий» на радеющий корабль, привлекается как раз энергетикой подобных «мистических» пар, совсем не обязательно андрогинных. Также и в мифе из «Пира» упоминаются не одни андрогинны… Флоренский в «Столпе…» разработал «экклезиологию», конципирующую «Нашу Церковь» Мережковских – описывающую архитектонику этой секты[681]: вот, собственно, тот самый тезис, который мне хотелось обосновать.