В поисках Нового Града. Воспоминания.

Затем мировая война, бесконечные перетасовки: советские войска, немцы, опять Советы. Молодой Ридигер поступает в Ленинградскую Духовную Академию, попадает под крыло к старому сослуживцу отца А. А. Осипову, тогда занимавшему пост инспектора Академии. В Академии он пришелся ко двору: на третьем курсе принимает монашество; затем обычная карьера ученого монаха: в 30 лет он уже епископ Таллинский, а затем вскоре управляющий делами Московской Патриархии в сане архиепископа. Вскоре он стал Митрополитом.

Он устраивает всех: прекрасно воспитанный, с изящными, аристократическими манерами, он нравится Патриарху; мягкий по характеру, уступчивый, он умеет ладить с собратьями, тактично руководить подчиненными (это не крикливый, неотесанный, театральный администратор Киприан Зернов), наконец, уступчивый, всегда готовый к компромиссам, он очень устраивает деятелей Совета по делам Православной церкви. К тому же и иностранцам его показать не стыдно: человек голубой крови, с манерами дипломата.

Перед ним предстали два взволнованных священника в морозный день 13 декабря 1965 года. «Мы принесли вам, Владыко, — сказал отец Николай Эшлиман, — документ, адресованный Патриарху, в котором изобличаются вины Патриархии». Архиепископ Алексий тактично спросил: «В чем вы видите ее вины?» В ответ последовала бурная тирада. В заключение реплика иерарха-дипломата: «Ваша петиция будет передана Святейшему Патриарху».

Свое слово он сдержал (к негодованию Даниила Андреевича, который вообще ничего не передавал Патриарху, кроме юбилейных адресов).

Патриарх внимательно прочел. Сказал: «Все правильно. Возражать тут нечего».

В Совете по делам Православной церкви петиция также произвела впечатление. Один из крупных работников сказал: «Да что там. Выгнать их надо!»

На это последовал ответ: «Если это попадет за границу, могут быть неприятности». Он не ошибся: документ действительно вскоре попал за границу.

Авторы петиции постарались ознакомить с ней и всю Русскую церковь: размноженная в нескольких стах экземплярах (до чего трудно было сделать это на машинках, — московские машинистки разбогатели) петиция была разослана всем архиереям Русской церкви.

Французская поговорка гласит, что «кошку надо назвать по имени». Собственно говоря, в петиции не было ничего такого, что не было бы известно решительно всем, кто жил в Советском Союзе.

Патриарх был вполне прав, когда говорил, что в петиции «все правильно». Не только возражать, но даже и сомневаться в чем-либо не приходилось.

Ново было то, что нашлись двое священников, которые, не боясь, во весь голос, перед лицом всего мира сказали правду. Что было до этого? Были простые женщины в платочках, которые не хотели выходить из храмов, когда их закрывали. Но ведь кто обращал на неграмотных старух внимание? Связно изложить то, что происходит, они не могли и не умели. Были почаевские монахи, которые не хотели уходить из монастыря. Но ведь они тоже ничего толком сформулировать не могли и не умели.

Был Левитин-Краснов, основатель религиозного самиздата, религиозный интеллигент эсеровского типа, этот как будто умел и говорить, и формулировать. Но ведь он один. И человек-то нецерковный или полуцерковный, бывший обновленец, полуеврей. А остальные молчат и всем довольны.

И вот два священника теперь провозглашают на весь мир, что церковь в России гонимая, — и Церковь живая, благодатная, истекающая кровью.

И вспомнились мне тут слова Павла Антокольского, поэта, потерявшего на войне сына:

«Сын Человеческий встает,
Как Он вставал когда-то.
Кровь человеческая льет
Из черных ран солдата».

Кровь человеческая из ран солдата, борца за Правду, верующего, священника, воина Христова!

И атмосфера после этого изменилась. Не только в русской церкви. В какой-то мере и во всем мире. Русская церковь перестала быть церковью молчания. Она заговорила. Но это только один из аспектов петиции. И притом не самый главный. Выяснилось, что 48 лет гонений не могли ни уничтожить, ни обескровить Христову Церковь. Голос Церкви раздался, и откуда же — из столицы, из самых недр, из которых исходит наступление на религию, — из самой Мекки мирового атеизма, — из Москвы, из квартиры на Пушкинской улице, от которой всего лишь пять минут ходьбы до Красной площади, мавзолея Ленина и Кремля. Это показывало огромное, не умирающее и не ослабевающее значение христианства. Если так можно выразиться, удельный вес христианства во всем мире повысился, — это показывало, что правы те наиболее дальновидные социалисты и коммунисты всего мира, которые примерно в эти годы прекратили свои наскоки на церковь; более того, стали перед ней расшаркиваться, звать ее себе в союзники. Если уж Ленину, Троцкому, Сталину не удалось ее ни уничтожить, ни подавить, так где уж тут это сделать Торезам да Дюкло, Тольятти да Луиджи Лонго, Хрущевым да Булганиным, Брежневым да Сусловым. «Сила Божия в немощи совершается». Устами двух скромных, и нельзя сказать, чтобы особенно выдающихся людей, заговорил Христос.