В поисках Нового Града. Воспоминания.

И. А. Бунин — последний великий русский писатель — жадно слушает его рассказы о Родине. А. Н. Толстой перебивает деловой разговор с Митрополитом Николаем (как с членом чрезвычайной комиссии по расследованию фашистских зверств) словами: «Я верующий человек, хотя и не признаю догматов; давайте поговорим о бессмертии души».

Его имя произносится на всех языках. Его лицо запечатлено на тысячах фотографий.

Его называют «вторым министром иностранных дел». Никто не сомневается в том, что ему предстоит быть в недалеком будущем Первосвятителем Русской Церкви.

И вдруг — крах.

Последний год его жизни: одиноко живет он в своем деревянном доме, в тихом московском переулочке. Булавочные уколы, мелкие унижения: его не приглашают служить, о нем говорят с насмешкой вчерашние холопы.

А затем — одинокая смерть, в зимний холодный день — 13 декабря — в 4 часа утра в Кремлевской больнице.

И похороны в Лавре — они были позавчера — торжественные, но обычные архиерейские похороны.

Полное молчание газетчиков, вдруг позабывших, что покойный был человеком, оказавшим неоценимые услуги русскому народу и советскому государству (и во время войны своими патриотическими призывами, и в послевоенные годы, как один из главных участников и организаторов движения сторонников мира).

Митрополит Николай был крупнейшим церковным деятелем. Быть может, единственным деятелем, в подлинном смысле этого слова, которого имела Русская Церковь за последнее время.

И творцом «послевоенной эпохи» (она насчитывает 15 лет — с 1943-го по 1958 г.) в истории Русской Церкви надо считать главным образом Митрополита Николая[1].

Каков облик Митрополита Николая как деятеля? Это прежде всего последовательный и законченный сторонник компромисса. Более того, это замечательный мастер компромисса, почти не имеющий себе в этом равных.

В 1922 году, в годы церковной смуты, Митрополит (тогда епископ) Николай выступил совместно с епископом Алексием как инициатор петроградской автокефалии. В те кровавые, страшные годы, когда Русскую Церковь потрясал раскол и она распалась на две части — тихоновцев и обновленцев, — епископ Николай сумел создать нечто «третье» (не тихоновщина и не обновленчество, не церковь и не раскол). Основой автокефалии была лояльность к советской власти, отмежевание от «контрреволюционных церковных вождей» при полном соблюдении церковных канонов.

Петроградская автокефалия — это лабораторный опыт, повторенный затем дважды — во всероссийском масштабе. Первый раз в 1927 г. — в период «Декларации Митрополита Сергия» и второй раз — в 1943 году и в послевоенное время.

Сотрудничество церкви с советским государством было главным стремлением почившего Митрополита.

Он до последних своих дней оставался убежденным сторонником политики «компромисса».

«Почему надо обязательно быть фанатиком? Надо действовать всегда так, как полезно для дела», — сказал он за месяц до смерти, прочтя последнюю написанную тогда главу «Истории церковной смуты».

Следует, однако, отметить, что была черта, которой никогда не переступал Митрополит Николай. Такой чертой были этические принципы.

В 1922 году его старый товарищ по Духовной Академии — Николай Федорович Платонов — впоследствии ренегат, а тогда агент ГПУ, — многократно, с угрозами и с посулами, добивался от епископа Николая перехода в обновленческий раскол.

Епископ (несмотря на свою мягкость) остался непреклонным и предпочел зырянскую ссылку бесчестному поступку.

Интересно отметить, что там, в Коми-Зырянской АССР, он сблизился с Митрополитом Кириллом, который оказался академическим товарищем владыкиного отца. И железный Митрополит, не знавший и не понимавший никаких компромиссов, любил и уважал Митрополита бархатного, для которого компромисс был родной стихией.

В 20-х и 30-х годах, когда многие пастыри (для спасения своей жизни — в годы ежовщины) совершили грех Иуды Искариотского — епископ Николай ни разу не запятнал себя ни предательством, ни позорными связями с б. МГБ.

И в 1960 году Митрополит предпочел уйти на покой (что ему — человеку активному и энергичному — было очень тяжело), чем согласиться с закрытием храмов.

В противоположность своим не в меру робким собратьям Митрополит непрестанно проповедовал, непрестанно говорил о вере, о необходимости отстаивать Церковь и передать ее учение грядущим поколениям.

Мы привели выше слова Митрополита о том, что главным критерием является «польза дела».

Митрополит, конечно, был прав: бывают в истории эпохи, когда компромиссы неизбежны. Такой была, между прочим, сталинская эпоха.

Как это ни странно, несмотря на всю свою показную революционность — это была эпоха компромиссов.

И это, конечно, не случайно. Всегда, во все времена, властолюбцы, тираны и деспоты больше всего боялись ясности. «Пишите так, чтоб было коротко и неясно!» — воскликнул Наполеон, определяя Конституцию своей Империи. И это восклицание великого корсиканца является классическим выражением философии всякого тирана. Властолюбивые диктаторы не любят показываться при дневном свете — им больше нравится полумрак.