В поисках Нового Града. Воспоминания.

Я также подошел к гробу, поцеловал руку Владыки, такую теперь маленькую и жалкую. И вопреки всякому этикету, повинуясь внезапному чувству, перекрестил тело Владыки, которое через несколько минут перенесли в усыпальницу, в подвале «ротонды» — круглого небольшого храма в честь Смоленской иконы Божией Матери, небольшой церковки, построенной в XVIII веке. Я вернулся домой, к себе в Ново-Кузьминки, поздно вечером и тотчас сел писать некролог памяти Владыки, который прилагаю здесь.

Так я простился с человеком, которого я знал 35 лет. Так простилась с ним русская церковь.

Интермеццо. На смерть иерарха

Я не имею права причислять себя к близким людям Митрополита Николая: наши взаимоотношения были в последнее время далеко не безоблачны — в одном из последних его писем имеются горькие строки, брошенные в мой адрес. Впрочем, и раньше мы были лишь добрыми знакомыми. Но это знакомство длилось 35 лет (с того времени, когда в 11 лет я прислуживал Владыке в качестве посохоносца), и мне трудно, почти невозможно, осознать его смерть.

Любил ли его?

Да, любил.

Мне всегда нравилась его мягкость, изящная простота в обращении, одухотворенность и в то же время живой, практический ум. Пишу эти строки, и мне слышится приятный грудной напевный тембр его голоса во время богослужения. И в личной беседе его речь, утрачивая напевность, сохраняла приятные, ласкающие интонации.

«Здравствуйте, здравствуйте, землячок дорогой», — раздаются сейчас у меня в ушах слова, с которыми он обычно встречал меня в последние годы. И его письма, телеграммы — на всем отпечаток ласковости и приветливости, элегантности и простоты…

Смотрю сейчас на его портрет, усиленно всматриваясь в его умные, проницательные глаза, которые кажутся мне при свете настольной лампы живыми, — и пытаюсь проникнуть в сложный характер Владыки, а в уме у меня рождается следующее определение: это был прежде всего человек высокой культуры, очень типичный представитель старой — хорошей петербургской интеллигенции.

Отсюда его вежливость, обходительность в обращении. Такой была и его мать, Катерина Ивановна, — красивая и в старости, умная, прекрасно воспитанная женщина.

И интерес к общественным вопросам, к литературе, к искусству — это от русской интеллигенции, от той среды, в которой он вращался с детства.

Я помню, в тридцатых годах, когда Владыка, будучи «лишенцем», не мог пользоваться библиотеками — с каким живым и горячим интересом он буквально набрасывался на всякую книгу, на всякую газету, которую я (студент, а потом аспирант) приносил ему из нашей институтской библиотеки. И вечные пытливые вопросы: а что говорят студенты об Андре Жиде? Много ли читают Ромена Роллана? Как воспринимают школьники древнерусскую литературу? Нравится ли мне Есенин?

В то время я часто бывал в его уютной петергофской квартире. Каких разнообразных людей можно было встретить здесь по пятницам (в приемные дни Владыки), в небольшом зале на втором этаже деревянного дома (Красный проспект, 40). Тут были и деревенские простоватые батюшки из окрестных сел, и великосветские титулованные барыни, сохранившие и в советское время былую неприступность, и рядом с ними домработницы в платочках. И все выходили из его кабинета улыбающиеся, очарованные и обвороженные любезным обращением Владыки.

Но он был поповичем, сыном священника — сурового престарелого отца Дорофея, строгого и резковатого протоиерея в дымчатых синих очках. И, быть может, от отца, который, несмотря на академический значок, прошел суровый жизненный путь, практичность, знание жизни, чувство реальности, в высочайшей степени присущие Владыке. Это типично для тех представителей старой интеллигенции, которые происходили из духовной среды. В противоположность прекраснодушным мечтателям — дворянам — поповичи — все практики: Чернышевский, Добролюбов, Остроградский, Павлов.

Соединение высокой культуры с практичностью, искренней, традиционной (всосанной с молоком матери) религиозности — со здравым смыслом, эмоциональности — с тонкой наблюдательностью — сделали из Владыки Николая одного из крупнейших деятелей, которых имела Русская Церковь XX века.

Жизненный путь Митрополита с внешней стороны — сплошной триумф.

Двадцать один год — окончание Духовной Академии.

Двадцать три года — магистр богословия.

Двадцать восемь лет — архимандрит — наместник Александро-Невской Лавры.

Тридцать лет — епископ.

Сорок восемь лет — Митрополит.

Затем почти два десятка лет кипучей международной деятельности.

Лондон и Париж, Берлин и Варшава, Прага и Будапешт, Нью-Йорк и Александрия, Цейлон и Стокгольм. Английский король с почетом принимает человека, который всего лишь шесть лет до этого не мог записаться ни в библиотеку, ни в амбулаторию.

Уинстон Черчилль говорит ему проникновенные слова: «Это в ваших руках будущее России».