В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком

Отныне я изо всех сил бодрствую и берегу свои запасы пресной воды: до такой степени поразили меня небольшие придорожные часовенки и алтари по краям дороги. Они возведены в память о святой Корреа, умершей от жажды в пустыне, по которой она шла в поисках своего мужа, пропавшего на войне. И не просто шла, а кормила грудью своего крошечного младенца[32]. Погонщики мулов, водители фур, прохожие и странники — каждый считает своим долгом воздать дань культу святой. А потому по всей стране вдоль дорог у каждого алтаря с изображением святой Корреа стоят десятки бутылок с питьевой водой.

Окружающий меня пейзаж постепенно видоизменяется. Виноградники уступают место бескрайним полям подсолнечника. Семьи, работающие в полях, принимают меня с большим радушием. В районе Кордоба меня ждет неприятное открытие. У всех встреченных мной людей зубы имеют жутковатый желто-коричневый оттенок: причина в небывалых темпах роста генетически модифицированной сои в близлежащем Монсанто. Такая генная революция не только спровоцировала резкое обнищание местного населения, но и сильно ударила по здоровью в регионе… Где бы я ни остановился, слышу в словах местных жителей глубочайшую озлобленность на политику США. Американцев обвиняют в политических интригах, позорят, подозревают в попытках установить господство над чужими землями и ресурсами, украсть чужое имущество, чужое производство. Одним февральским вечером в деревеньке Карабелас я ночую у здешнего священника. Пока мы идем к его дому, он ругается похлеще извозчика, причем достается всем: и сумасшедшим автомобилистам, и новым веяниям, и неукротимому течению времени. Меня страшно забавляет его цветистый язык! Этот падре очень любопытный персонаж. Корона седых волос венчает его лысеющий череп. Ему, должно быть, лет семьдесят, но ироничный и чуточку циничный взгляд на жизнь придает его облику некую моложавость. Падре то и дело сотрясается от зычного смеха и обрушивает на собеседника непрерывный поток хлестких словечек. Его тонкие губы постоянно в движении. Присев вместе с падре у очага, над которым на углях подогревается вкуснейшее куриное жаркое — ассадо, я наблюдаю, как он со знанием дела откупоривает бутылочку вина, попутно уничтожая очередным богохульственным залпом целый список аргентинских правителей и вождей. Потягивая в паузах между своими обличительными речами вино и неистово измельчая зубами ни в чем не повинное куриное мясо, он вдруг выдает абсолютно инфернальную речь:

— Этот проклятый байстрюк смылся в Европу с нашими денежками! А другой придурок по дешевке распродал наши заводы иностранцам! А третий — сын шалавы! — был диктатором, который отправил на тот свет тысячи людей… — без устали перечисляет падре… Кажется, его обвинениям нет конца. Тем не менее образы тех, кого он так безжалостно распекает, бережно выстроганные из дерева, развешаны по стенам кухни его небольшого домика в самом сердце пампы, среди эвкалиптовых зарослей и многочисленных гнезд попугаев. В нескончаемом потоке слов я без труда читаю историю порабощенного народа, но вместе с тем восхищаюсь его жизнелюбием. Ведь аргентинцы любят смеяться прежде всего сами над собой… Это тоже один из способов побороть печаль в сердце.

Несколькими неделями позже на Рио-де-ла-Плата, на борту роскошного парома, доставившего меня в Уругвай, я испытываю невероятное облегчение. Десять дней я провел в Буэнос-Айресе, удивительном городе-спруте, где блеск соседствует с нищетой. Я заходил в фавелы[33], общался с ребятишками, живущими на улицах, с нищими, обездоленными, проститутками… И вместе с тем здесь есть Адольфо Перес Эскивель, нобелевский лауреат и борец за права человека, — всю жизнь Эскивель отстаивает права граждан своей страны. Меня снова тошнит от такого мира и социума. Я снова жажду соприкоснуться с миром и покоем — хотя бы относительным! — в других отдельно взятых странах.