В поисках синекуры

В конце одного из крутых подъемов, которые обычно хочется одолеть единым вымахом, с легким моторным свистом и как бы взлететь над шоссе, я увидел рослую старуху у обочины, она решительно шагнула на асфальт и почти перегородила путь поднятой в руке пустой корзиной, требуя остановиться. Такая настырность рассердила меня: «Торопится бабуся на тот свет, под колеса прется!..» Я вильнул, объехал ее, но все же притормозил по привычке давнего автолюбителя — подвозить старух, детей и проезжать мимо молодых, подгулявших, скучающих: дождутся автобуса.

Старуха проворно дернула ручку дверцы, просунула корзину, бросила ее на заднее сиденье, затем сама прочно уселась рядом со мной, хлестко захлопнула дверцу, многоопытно пристегнулась ремнем и только после всего этого грубовато проговорила, вернее, спросила:

— Вы чо такие неуважительные? Пять «Жигулей», как ошпаренные, прошипели. Хоть бы один глазком подмигнул. Ну, я им пожелала гладкой дорожки!..

— Здравствуйте, — сказал я. — Вы тоже, извините, не очень вежливы.

— А чо мне желать тебе здоровья, вижу — хорош, как наш бугай гедееровский. А ежли скажу «доброе утро», так и без меня видишь — доброе, ясное.

С несколько оторопелым любопытством я оглядел старуху: седа, горбоноса, суха; глаза темны и остры, взглядывают вроде бы неохотно, но все примечают; одета в резиновые сапоги, длинную юбку, легкую затертую телогрейку — все какого-то неопределенного серо-черного цвета; повязана же, однако, веселеньким оранжевым платком. «С характерцем, видно, бабуся! — сказал я себе; и смутно, с легкой тревогой подумалось: — Чем-то запомнится мне эта встреча...»

— Куда вас подвезти?

— Прямо кати, скажу, где надо.

И я покатил по тем местам юго-западного Подмосковья, где почти сплошняком простираются во все стороны леса, с частыми еловыми и сосновыми рощами; деревеньки редки, поля промелькивают резкой майской зеленью лишь на отдаленных увалах, и машин немного: ранняя весна, солнце негорячее, леса пусты.

— В гости? — заговорил я, скосившись на хищноватый, онемело зоркий профиль старухи, слегка склоненный к ветровому стеклу.

— Угадал. Тольки до лесного хозяина, грибков хочу попросить.

— Какие же сейчас грибы?!

— Для тебе — никаких. Мене найдутся.

— Шутите?

— Останавливай, — приказала старуха.

Она быстренько выбралась из машины, взяла корзину, повернулась ко мне спиной, намереваясь спуститься по откосу шоссе на чуть приметную лесную дорогу. Меня прямо-таки жаром обдало обидное возмущение: «Ну, старая!.. Ни «здравствуй», ни «до свидания». О «спасибо» и говорить нечего. Нет, не отпущу тебя мирно, хоть поругаюсь на прощанье!..» Но ругаться мне сразу же расхотелось — что пользы, расквитается со мной в минуту, — а вот узнать ее поближе, расспросить, почему такая сердитая, проверить, будет ли она собирать грибы, — как раз и есть мое писательское дело. Я выскочил на обочину, загородил старухе путь, с виноватой серьезностью попросил:

— А мне можно с вами?

— Тебе в колхозе надо работать. Али не шеф?

— Был. По возрасту освобожден.

— Мог бы еще. Говорю — как бугай. Посевная, а у его голова не болит.

— А у вас, извините...

— Отболела. Шибко много в города понабилось. И вумные все. Вот и перешли... как это у вас?.. На это свое... самообслуживание, — наконец выговорила старуха и едко, с удовольствием рассмеялась, радуясь своему остроумию.

Но теперь я не стал сердиться на нее, понимая, что она намеренно испытывает мое терпение. Да и старуха, отсмеявшись, вроде бы ласковее глянула на меня и ходко зашагала к лесу.

Я вынул из багажника пластиковое ведро (никакой иной емкости, естественно, не имелось), запер машину, пошел следом.

В придорожном ельнике было сыро и сумеречно, кое-где поблескивали холодные лужицы от недавно растаявшего снега, зеленый пухлый мох вязко оседал под ногами, и в нем вскоре потерялась бороздка тропы. Я полез сквозь колючий чащобник ельника, зная, что он неширок, за ним — березники и осинники, поляны, вырубки.

На одну из старых вырубок я и вышел через какое-то время. Осмотрелся, привыкая к яркому просторному свету. Вырубка была пуста. Но вот на ее правом краю я заметил оранжевое пятнышко — платок старухи, — быстро зашагал туда. Старуха, склонившись над большим трухлявым пеньком, словно бы ощипывала его, часто суча руками... Я обрадованно выкрикнул:

— Вот вы где! Небось убежать хотели?

— Чо вякаешь? — Старуха, не разгибаясь, зыркнула на меня темным, с молочным белком глазом. — В лесу разве орут? В лесу только дурные шумят.

Коротким столовым ножом она ловко срезала коричневые тонконогие грибы, с желтыми, точно светящимися пятнышками на макушках шляпок. Некрупные, сыроватые, они густо облепили пенек, как бы надев на него веселую шапку.

— Что за растительность? — спросил полушепотом.