В поисках синекуры

«Нет, не обгонишь, — говорил я старухе, точно она могла меня слышать. — Я моложе и по лесам ходить умею, просто отвык немного, разомнусь, разогреюсь — не остановишь. Посмотрим еще, кто больше нарежет говорушек-говорков! И поговорю я с тобой решительно, начистоту: чем сама занимаешься, какую-такую полезную жизнь прожила, почему раньше без шефов обходилась, а теперь хочешь на них верхом сесть да еще погонять? Может, и землю отдашь им в вечное пользование? Куда подевалась твоя вековечная крестьянская забота, если ты можешь сутками стоять в городской очереди за капустой, а сама не воткнешь в свою грядку и единого листика капустной рассады?.. Найду что сказать, дорогая бабуся, разбираюсь в актуальных проблемах и сам родом деревенский...»

Так я возмущенно наговаривал себе и старухе, все отыскивая и беря грибы. Наконец увидел такую грибную поросль, что оторопел: большущий мшистый пень был от корневищ до верхушки густо, непроницаемо покрыт говорками? вот уж впрямь, подумалось, эти мелкие коричневые грибки с веселыми желтыми макушечками сбежались со всех ближних рощ холодного пустого леса посудачить, погреться в тесноте, но не в обиде, да и жутковато им, ранним, в хмурых чащобах, под сырым небом...

Я набрал полное ведро, утрамбовывая его, как для засолки, а пень лишь на треть очистился. Куда девать говорки, к тому же такие сочные, одинаково крупные, что называется, отборные? Грибник грибы не бросит, грибник голым останется, а грибы унесет из лесу... Я сбросил пиджак, рубашку, майку; рубашку и пиджак надел обратно, майку же, ее нижний край, перевязал скрученным носовым платком (есть опыт!) — получилась сумка с бретелями-петлями. Набил, уминая, доверху майку-сумку, вспотел аж, присел на оголенный пень, передохнуть и только сейчас заметил: небо потемнело, из него сыплется зябкая пыль мороси.

Солнце спряталось наглухо; полдня оно ходило среди серых рыхлых туч, то затухая, то ярко вспыхивая, как бы зорко приглядывалось к земле: стоит ли ее, такую несуразную после зимы, разогревать? И, решив, вероятно, что еще рано, надо сначала прополоскать хорошенько леса и долы, напустило дождь.

Я огляделся. Местность густо засинелась, деревья, кустарник, прочая лесная поросль начали сливаться в некие пласты, глыбы, словно возвращаясь к какому-то своему первобытному, единосущному состоянию. Покричал старуху. Молчание. Не слышалось и шоссе, утонувшее в дождевом пространстве. И я побежал, теперь из лесу, наскоро определив направление, указанное старухой.

Вскоре она отозвалась приглохшим длинным:

— Я-а-а ту-та-а...

Повернув на ее голос, замедлил бег (не заблудился — и то хорошо!), но не выбирал удобного пути по опушкам, просекам, все равно был уже мокр насквозь, исхлестан ветвями, облеплен паутиной, клейкой чешуей недавно распустившихся почек; мои коричневые полуботинки превратились в разношенные, чавкающие водой чувяки: вот уж впрямь драл и валял по бурелому медведь! Временами я окликал старуху, она отзывалась, я просил подождать, но старуха почему-то бежала стороной, немного впереди, и увлекая меня, и не давая догнать себя. Наверное, очень спешила. Лишь изредка слышался глохлый, вроде бы тоскующий голос ее: «Я... ту-у-та...» И чудилось мне: смутно мелькал за деревьями ее оранжевый платок.

Было в этом что-то комичное и диковатое. Я подшучивал над собой, сердился на старуху: «Крутит по лесу, ведьма!..» — а минутами почти нежно думал о ней: «Не бросила, выводит к дороге, добрая!..» Ведь отлично знал, что в подмосковных низинных лесах легко заблудиться, спряталось солнце — и вертись на месте... Но все же — почему столь длинный пробег у нас, неужели так далеко ушли от машины?

Через какое-то время старуха перестала отзываться, точно утонула, растворилась в водяной хмари, затопившей землю; не успев испугаться, я оказался на твердом, посыпанном гравием проселке и услышал справа сырое шипение шоссе. Вскоре вышел к нему, огляделся... и выругался от изумления и огорчения: я стоял на вершине того крутого подъема, где старуха влезла в мою машину.

Отсюда до моих «Жигулей», оставленных на обочине шоссе, было не менее шести-семи километров. Ай, бабка! Крутила, вертела, все выпроваживала меня, похихикивая, из лесу и даже словцом не намекнула, что идем в обратную сторону: с провожатым интересней, веселей! А сейчас бодренько поспешает к своему дому или уже сидит у горячей печки. Тут, видать, недалеко деревня, вон парень на «Беларуси» пашет косогор, упрямо так, увязая колесами, наполовину высунувшись из кабинки, словно ему не менее жарко, чем мотору.

Сквозь дождевую хмарь я приметил впереди, у края дороги, грузную «Волгу» старого выпуска. Осенила мысль: «Может, подвезет меня к моим колесам брат автолюбитель, ему все равно по пути?..» Приблизился. На переднем сиденье усатый, с багровой шеей хозяин ел курицу, выбрасывая кости на траву бровки; позади, среди сумок и узлов, дремала свежелицая, по-цыгански разряженная женщина.

— Извините, — сказал я, — не могли бы вы...