В поисках синекуры

Алина посмотрела на двух мальчишек, строивших высокую ракету со шпилем-карандашом, и, уже не боясь их, перебралась через деревянную загородку песочницы. Она лепила из утреннего, прохладного, чуть влажного песка стол, табуретки, холодильник, плиту и посреди всей этой кухонной утвари — маму, которая получалась у нее толстой, в длинном платье, как кукла-матрешка. Лепить все это ее никто не учил, но у нее получалось само собой, и она не удивлялась своему умению... Алина так старалась, что позабыла про все радостное и огорчительное в своей маленькой жизни и только помнила, чувствовала с какой-то успокоительной, теплой радостью: позади, на скамейке, сидит очень старый, очень тихий, очень не похожий на всех других людей дед Авдей.

2

Его звали просто «дед» в этом старом доме. Знавшие его имя и фамилию или умерли уже, или разъехались кто куда, а молодым, пожалуй, было неинтересно близко знакомиться с мрачноватым старцем, явно зажившимся на свете, да и когда: работа, детсадики, магазины; по выходным дням — домашние хлопоты, поездки за город дышать кислородом, ибо в тесном переулке, посреди столичной сутолоки, воздуха, кроме как пробензиненного, с асфальтовым душком, не имелось. К тому же молодые семьи жили здесь временно, занимая коммунальные комнаты на два-три года, а затем получали квартиры, переселялись на просторные окраины, пусть и в бетонные дома, зато с лифтами, мусоропроводами.

Вспомнили однажды и про деда Авдея, предложили однокомнатную малогабаритную для одиноких где-то в Медведкове. Он и смотреть не поехал, подумав: здесь хоть коридор общий, а там уж точно станешь совсем одиноким. Ну и конечно, тропки у него тут нахожены меж Патриаршими прудами и Палашевским рынком; свой гастроном, газетный киоск, аптека, и бочка с квасом каждое лето стоит пока что на том же месте, в конце улицы, у пруда... А главное, памяти своей не хотел тревожить Авдей, она помещалась не только внутри него, но и вокруг, в обжитой им тесноте старинных домов.

Одно огорчало Авдея: много становилось автомобилей. И не каких-либо нужных для города — грузовиков, автобусов, продуктовых, пожарных, — а легковых разных мастей и моделей. Они занимали все свободные проезды, проходы, для них устраивали огороженные стоянки чуть ли не у каждого дома, они начали выживать деревья во дворах, теснить зелень скверов. Куда ни глянь — лакированные горбики механических существ, все более настырно заселяющих город. Они, мнилось, размножались сами по себе, от особой, «моторной», любви друг к дружке: сегодня под окном две аккуратно приткнулись к тротуару, завтра четыре, через неделю, смотришь, и шесть — восемь поместилось. Сквер почти напрочь отгородили от дома, пробираешься, как по лабиринту, да еще поспешая, с оглядкой: не наехала б какая шибко проворная! За блеском стекол и водителя не различишь, на одно лицо все.

Боялся Авдей этих «легковушек», чему и сам немало дивился: всю свою трудовую жизнь он проработал шофером. Да, так вот. Еще в начале тридцатых выучился водить полуторатонный грузовик АМО, а потом столько переменил их за годы войны и послевоенного восстановления хозяйства, что и припомнить теперь непросто... Трижды погибал в автокатастрофах, дважды тонул вместе с грузовиком, один раз и вовсе чуть не кончился, попав под скальную осыпь в горах: и машину искорежило, и кости ему переломало так, что едва собрал их, срастил молоденький ловкорукий очкарик-хирург, вполне серьезно пошутив после: «Ну, батя, извини, в другой раз без чертежей не возьмусь, носи при себе схему своего костяка».

Вплоть до пенсии шоферил Авдей и вот уже двенадцатый год отдыхает, вернее, думает о прожитом времени, присматривается к жизни теперешней. Почитывать приучился, особенно любит невыдуманные книги, в которых точно описывается, где, что и как происходило; ну и конечно, без утренней газеты за чай не садится.

Интересно, занятно оказалось своим умом проникать в различные житейские сложности, ибо раньше он, «мастер баранки», не чувствовал в себе способности к умствованию: всегда им кто-нибудь управлял, его хвалили, журили, награждали, и размышлять ему было то некогда, то просто не хотелось: пусть делают другие, кому полагается по должности. Сейчас понимает Авдей, что всякий человек обязан «шурупить» мозгами, если считает себя разумным существом. Ведь сколько он исполнил глупых приказов, сколько загубил толковых, будучи бездумным исполнителем!