В поисках смысла

«Дедушка Сидор труженик был великий и добрейшей души, очень был обаятельный и даже красивый, как из доброй сказки, мы, дети, его очень любили. Бегали к нему через улицу, проникали через лаз в изгороди и попадали на огород, где с краю была посеяна конопля. Вот бежим дальше по дорожке мимо яблонь справа. Это были яблони под названием скороспелка, крупные, красивые плоды, белоснежные с розовыми боками изумительного вкуса. Дальше был ряд вишень, за ними орешник, который всегда давал сильный урожай. С другой стороны ещё ряд яблонь разных сортов, среди них было две яблони, привитые дедушкой по – особому, название у них было «Царский щип». Эти яблоки конусообразные, зелёные, кисло – сладкие, вкусные пусть даже ещё незрелые, а когда созревали, становились желтоватыми и внутри как мёдом налитые, таких яблок я потом в своей жизни никогда не встречала. В середине сада был ряд всевозможных привитых сортов груш: сладкие бергамоты, желтобокие дули сладко – вяжущего вкуса, бессемяновка и мелкие осенние груши, которые на зиму мочили в деревянных бочках, как и антоновку в кадках. За грушами располагался ряд разных сортов слив: жёлтые, синие, чёрные, ранние и поздние. И всё это было выращено, создано золотыми руками дедушки. Фруктов не было червивых, потому что конопля по – соседству действовала губительно на садовых вредителей. А из семян конопли делали конопляное масло и с ним ели блины, вкуснятина необыкновенная. И никаких же наркоманов тогда не было, что в конопле наркотик, о том и знать не знали. А ещё из конопли делали такие мотки, это огромнейший труд. Как – то в определённое время её вытаскивали из земли, после в реке вымачивали, затем сушили и вручную отбивали до тех пор, пока не останется такая масса без оболочки. А потом уж из неё, как из льна, пряли нити, из нитей ткали на станах с помощью челнока, в который вставлялась нить. Сотканную ткань выстирывали в реке, потом отбеливали. Ещё когда мама была девушкой, она своими руками изготовила несколько полотенец и скатертей, всё это вышивала крестом и, связав кружева, подшивала ими края, получались такие красивые рушники. Многие годы сохраняла запас, а потом уж нам, детям, подарила по полотенцу. И вот жизнь всех нас так помотала, что не смогли сохранить. Если б ты, сын, посмотрел на них, то не поверил бы, что это ручная работа. Получалось белоснежное, тончайшее полотно. Я ещё удивлялась тогда, спрашивала: мама, ну сколько же это надо времени, чтобы всё подготовить и потом соткать из таких тонкоспряденных нитей? Она отвечала: долгие вечера в течение месяцев упорного труда…»

Вот ведь как бывает… Из строк простого письма нечаянно пахнёт на тебя дыханием самой истории – канувших в прошлое замечательных черт ушедшего быта.

Но если старый быт исчезает, замещаясь чем – то иным с развитием цивилизации, то в самом человеке остаётся нечто, переходящее из поколения в поколение.

В глубь веков уходит известная поговорка, произнесённая отцом о своём сыне: «Моя кровь!», то есть давным – давно из жизненного опыта было известно, что передаются в потомках характерные признаки наследственности: скажем, черты лица, цвет волос и глаз, телесные параметры… Но это касается не только внешности – есть вещи, которые приводят в изумление.

Однажды гостил у нас в Питере приехавший с моей малой родины подросток, внук Алексея Петровича (брата моего отца). И как – то во время разговора он, выросший в деревне, в точности повторил – я не поверил своим глазам! – так хорошо в нашей семье знакомый, привычный жест, свойственный из всех нас только одному человеку… нашему взрослому сыну – горожанину, которого гость наш никогда не видел и которого в тот раз с нами не было!

Этот случай меня поразил, казался за гранью реальности. Но природа настойчива, не устаёт нам так или иначе напоминать о себе. И совершенно неважно, сколько может пройти времени между событиями, ибо кровь наша остаётся с нами.

Вот посетила нас, родителей, дочь, с которой видеться нам приходится не так уж часто (живёт она отдельно от нас с матерью – у неё своя семья, трое детей, старшему уже 21 год). Сидим втроём за столом, беседуем… Рассказывая о детских проделках, она время от времени порывисто протягивает руку и кладёт свою ладонь на мою, лежащую на столе – отчего память моя просто обрушивается в далёкие годы. Не вспомнить теперь, делала ли подобное моя мама, но жест этот, в котором заключено многое: и приглашение к соучастию, к сочувствию; и приязнь, доверие к тому, кому он адресован, – был очень свойствен тёте Ане – уж это я крепко запомнил на всю жизнь.

А теперь вот, через десятки лет, несмотря на то что никто и никогда её этому не учил и ни у кого из нас она не могла этого видеть, – волшебным образом этот жест проявился у дочери!

Тут следует добавить одну подробность: никто из мужчин в нашей семье не пользовался этим жестом – применяли его исключительно женщины, что наводит на мысль о некоей миссии, которая принадлежит лишь прекрасной половине (но опять – таки нельзя сказать, что он свойствен всем подряд её представительницам).