В поисках совершенства в мире искусства. Творческий путь отца Софрония

«Раз в неделю Кандинский принимал несколько студентов в своем ателье для занятия живописью. Несколько раз я ходил на это бесплатное занятие. Мы приносили наши работы и обсуждали их с Кандинским. Он не показывал нам, как писать, но только высказывал свое мнение относительно того, как у нас вышло. Кандинский не видел никакого смысла выращивать маленьких «Кандинских». Это была одна из самых положительных сторон его бесплатных уроков живописи. В работах [студентов] были представлены все существующие стили»[66].

Несмотря на то, что В. Кандинский был православным, он находился под влиянием разных восточных учений, и его возвышенные идеалистические воззрения в это время могли привлечь юношу, находящегося в духовном поиске. Следует заметить, что большинство художников того времени искало духовного вдохновения. На этом пути они зачастую обращались к суфизму, восточным религиям и даже к спиритуалиизму, к медиумам и т. д. Сергей Сахаров и В. Кандинский оба вращались в кругах, где было принято увлекаться такими верованиями и духовными практиками. Идея «чистого творчества» была недалека от восточной идеи погружения в небытие[67]. Ниже мы увидим, как погружение в абстрактное искусство помогло в дальнейшем Сергею Сахарову самому «духовно выпрыгнуть» из него.

Как было сказано выше, в 1920 году Государственные свободные художественные мастерские были преобразованы во Вхутемас, где Кандинский преподавал до 1921 года, а потом уехал из России в Германию, чтобы занять место преподавателя в только что созданном Баухаузе.

Как раз в это время в душе Сергея происходили глубокие изменения. Он стал осознавать, что невозможно создать ничего нового, того, что еще не существует. Все формы, цвета, линии можно найти в природе. Это открытие привело его к пониманию, что все было сотворено, а значит, есть Творец.

«Два или три года [примерно 1918–21] я был жертвой сего увлечения [абстрактного искусства — прим. автора], приведшего меня к первой, изнутри родившейся богословской мысли. ‹…› К счастью, я понял, что мне, человеку, не дано творить “из ничто”, как творит единственно Бог»[68].

С этой мыслью Сергей снова обратился к Богу своего детства, Которого оставил в молодости в поисках, как ему тогда казалось, чего-то еще высшего. Перед ним открылся новый путь, путь не к абсолютному небытию, как в восточных религиях, а к Творцу всего, к Богу. С того момента он возвращается к реалистической живописи, но его духовный поиск и осознание [истины] будут продолжаться в течение нескольких последующих лет, как мы увидим в следующих главах. Эти изменения произошли около 1922 года, в этом же году Сергей уехал из России, а Кандинский уже оставил преподавание во Вхутемасе. Так что, по всей вероятности, между учителем и учеником не было никакого разрыва; духовное изменение Сергея произошло в то время, когда их пути разошлись.

Следы глубокого влияния Кандинского на отца Софрония можно проследить в его сочинениях. Кандинский был православным христианином, но его рассуждения о духовном лежали в плоскости искусства. В своих работах о духовной жизни отец Софроний использует тот же образный ряд. Несмотря на то, что отец Софроний пишет о совершенно другом мире, в письменном наследии обоих можно найти схожие метафоры. Важно заметить, что, поскольку оба они были художниками, их язык отличается художественной образностью, и они часто выражают свои мысли, используя слова так, как если бы они живописали[69].

Самым ярким общим художественным образом, который они оба используют в своих сочинениях, является пирамида.

В. Кандинский: «Большой остроконечный треугольник, разделенный на неравные части, самой острой и самой меньшей своей частью направленный вверх — это схематически верное изображение духовной жизни. ‹…› На самой вершине верхней секции иногда находится только один человек. Его радостное видение равнозначуще неизмеримой внутренней печали»[70].

Отец Софроний: «Господь не отрицает факта неравенства, иерархию, деление на высшее и низшее, большее и меньшее, но эту Пирамиду бытия Он опрокидывает вершиною вниз, и тем достигает последнего совершенства. Несомненная вершина этой пирамиды — Сам Сын Человеческий»[71].

В. Кандинский: «И каждый, углубляющийся в скрытые внутренние сокровища своего искусства, есть завидный сотрудник в деле созидания духовной пирамиды, которая поднимется до неба»[72].

Отец Софроний смотрит на это с аскетической точки зрения:

«Христос, как Творец, т. е. причина, по-славянски — “вина” бытия, и в этом смысле, как “Виновник” бытия мира, взял на Себя тяготу — грех всего мира. Он — вершина опрокинутой пирамиды, вершина, на которую давит тягота всей пирамиды бытия»[73].