В поисках Священного. Паломничество по святым землям.

Но здесь в моем еще непробужденном сознании возник образ крадущегося вора. К счастью, я никогда не спал слишком крепко. Рука плавно скользила вдоль моей талии, пытаясь отстегнуть пояс, в котором я, как и большинство путешественников, носил документы, деньги и прочие важные мелочи. Большую часть времени, впрочем, пояс покоился в рюкзаке. И все же мудрее было бы не провоцировать чью-то испорченную карму. Я вскочил и закричал на французском: «Voleur, voleur!», что значит: «Вор, вор!», и темная фигура с удивительной скоростью выпрыгнула из моей обители. В соседних фургонах загорелся свет. Еще через пару минут около моего фургона собралась толпа, расспрашивая, что же случилось. Я сказал им, что это пустяк и уговорил отправиться спать. На этот раз я запер дверь на замок.

Жители общины были в шоке, когда я рассказал им о случившемся, но мой англоговорящий знакомый сказал: «Я же предупреждал тебя!» — добавив, что фургоны стоят на самой границе деревушки, и любой может прийти сюда ночью.

Несмотря на все это, я не утратил радости и оптимизма в отношении этого холма. Я вспомнил о своих начинаниях на далекой французской ферме. Однажды утром туда приехали два грузовика, набитых жандармами, и нас дружно отправили за решетку. Позже они сказали, что это было всего лишь расследование, а нам это даже понравилось. В те времена жизнь в ашраме казалась отпуском без конца. Но как только новизна подобного быта поистерлась, индивидуализм начал заявлять о себе во всеуслышание, создавая напряжение в общине. Рано или поздно любое сообщество сталкивается с подобной проблемой. Те, кто был достаточно гибок, чтобы выживать в подобных условиях, все же рисковал полностью ассимилироваться и утратить свои идеалы. Другие же — как, например, катары в XIII веке — сжигали себя, распевая в пламени огня свои гимны.

Оригиналы из этой общины были все же воплощением сплоченности, люди демонстрировали неподдельную заботу друг о друге. Но что произойдет, когда кто-то начнет слышать другую музыку?..

В последний вечер перед отбытием я прогуливался с Филиппом по винограднику. На лозах было много сочных, дышащих жизнью ягод. Вокруг нас летали всевозможные насекомые и с ночных полей доносился их дружный гомон. Виноград имел глубокий синий окрас с матовым отливом, придаваемым ему дорожной пылью, ягоды были такими спелыми и тяжелыми, что норовили упасть на землю до того, как за ними придет виноградарь. Лозы тянулись, казалось, до самого горизонта — голубое на зеленом, и это изобилие не имело видимых границ.

Филипп рассказывал о своем личном опыте Единства с бытием. В его голосе я услышал ноты смирения. Он вырос в Малайзии, но семья дала ему западное образование.

— Я стараюсь прислушиваться к каждому человеку, — говорил он, — словно передо мной сам Господь. Но так было не всегда. Когда я был молод, то многое себе позволял, пытался найти себя в американском образе жизни. На последнем курсе колледжа, изучая европейскую классику, я познакомился с греческим словом ekstasis. Мой преподаватель перевел его как «выход за пределы себя», и с тех пор я запомнил его. Именно это я и пытаюсь сделать здесь. Чтобы найти Бога, не нужно становиться отшельником. Я подчиняюсь ему в лице каждого, кого встречаю на своем пути. Меня это вдохновило с самого начала, и здесь я в полной мере могу следовать этому принципу, говоря Богу «да» в любой ситуации.

Возможно, кто-то может цинично воспринимать такую позицию, но только до тех пор, пока сам не увидит, как человек говорит жизни «да», и говорит не один, но с другими, такими же, как он. Я несколько удивился, но в каком-то смысле было предсказуемым то, что рано утром Филипп и Антуан уже были на ногах и ждали, пока я проснусь, чтобы подвезти меня в город до ближайшей станции.

Ассизи

Поезд прибыл на станцию вечером. Я вышел на перрон и отправился в сторону поселения, по пути купив в лавке бакалейщика свежего итальянского хлеба и немного сыра. Устроившись на скамейке в парке, я наблюдал, как группы паломников возвращаются домой. Сестры милосердия разместили меня в дортуаре на территории монастырского хосписа. Близилась ночь, и город затворял свои двери, закрывал ставни и гасил свет. Я вышел на основную магистраль, поймал машину и доехал до города, который был Меккой для паломников. Здесь, сидя у храмовой стены, я смотрел на подсвеченный огнями город, на яркий узор, противостоящий темному небу и горам. Я вытащил из сумки четки, которые мне подарил священник в Марселе.