В поисках Священного. Паломничество по святым землям.

Хозяин посмотрел на меня удивленно, услышав мое: «Шалом!» Я сказал, что меня отправил к нему его друг из офиса авиакомпании, и он пригласил меня сесть. Сам он сел за стол напротив меня. У него была широкая грудь и густые вьющиеся черные волосы. Лоб бороздили глубокие морщины. Из пепельницы, стоящей на столе, поднимались клубы дыма. Холл был заставлен рюкзаками, брошюрами и прочими следами туристической жизнедеятельности. На стенах висели запрещающие знаки, характерные для дешевых местечек, в которых останавливаются иностранные туристы. Он сказал, что для меня найдется свободная комната и назвал человеческую цену. Я объяснил, что действительно не могу позволить себе ночь в обычном отеле. Наконец, он сказал: «Ладно, эту ночь можешь провести бесплатно». Потом он показал мне комнату, в которой сидели его дети и смотрели какое-то старое американское шоу пятидесятых годов. Среди них был и тот парнишка в балахонистом комбинезоне. Он с головой ушел в просмотр телевизора. Я всячески пытался дать им понять, что устал с дороги, и меня таки отправили спать.

На следующее утро я проснулся еще до рассвета, быстро принял душ, оделся, и был весьма удивлен, что владелец гостиницы уже на ногах и хозяйничает на кухне. Хозяин разложил на столе хлеб и масло, налил кофе и пригласил меня разделить с ним этот завтрак. Он поинтересовался, хорошо ли мне спалось, что я думаю о Риме, откуда я приехал и куда направляюсь. Я рассказал ему, что иду по пути паломников средневековья, и по дороге в Индию собираюсь посетить Иерусалим.

Пепельница перед хозяином была полна окурков. У него было обветренное, словно слегка обожженное лицо. Несмотря на довольно округлый живот, он казался достаточно подтянутым, а под красными рукавами рубашки угадывались очертания крепкой мускулатуры. Через какое-то время разговор наш зашел в тупик, и над столом повисла звенящая тишина. Возникло неловкое напряжение. Сидя вполоборота ко мне, наполовину скрытый за сигаретным дымом и густым ароматом кофе, хозяин заговорил со мной голосом, чей тембр напоминал скрежет гравия по земле в полной тишине.

— На похороны своего сына я надел черные очки. Его убили на войне, — он сделал паузу и затушил уже почти истлевшую сигарету, так что пепел осыпался на стол. — Мне было стыдно от того, что люди могли увидеть, что я не плакал. — Он опять прервался и знаком дал мне понять, чтобы я спокойно продолжал есть. — Я много видел. Я знаю, что жизнь — это борьба. Тебе это известно? Я израильтянин, но родился здесь, в Риме. Мне позволили вернуться сюда и начать работать, потому что во время войны я все потерял — сына, бизнес, абсолютно все. Теперь я, возможно, смогу прокормить свою семью, но если начнется война, я вернусь на поле боя. А сейчас я здесь. Даже не знаю, сколько уже. Наверное, лет тридцать...

— В двенадцать лет я потерял свою семью, — помолчав, продолжал он. — Не осталось ничего. Город, в котором мы жили, практически стерли с лица земли. Я знал — если выяснится, что я еврей, меня ждет та же участь. И я сжег все документы, любые бумаги, указывающие на происхождение. На улице лежал мертвый мальчишка. Я взял его документы и побежал, что было сил. С того дня я провел в пути много дней. Не было никакой еды. В одной деревне мне удалось устроиться на местную фабрику — я работал днем и ночью семь дней в неделю только за еду. А однажды встретил на этой фабрике человека, знавшего мою семью. Он некоторое время жил в нашем городе. Я прятал от него лицо весь день. Я даже не стал ждать, когда мне заплатят. В конце смены я просто убежал. Я был в ужасе от одной только мысли, что он узнал меня и расскажет всем, как меня зовут на самом деле. Я сбежал в другой город...

Он сделал глубокую затяжку.

— Я курю по шестьдесят сигарет в день, и доктора говорят, что я в прекрасной форме. Это для меня детский лепет. Я сбил восемь самолетов «Миг» над Синаем. Командовал эскадрильей. Был один из последних дней войны. Когда атаковали нашу базу, мы находились на границе. Потом я видел одного из своих солдат — он лежал там бездыханный. Совсем еще мальчишка. Его лицо было растерзано пулями. Сначала я его даже не узнал. Он еще стонал, когда я приблизился. Он умолял убить его. И я выполнил его волю. Затем забрал его тело и предал земле. Я не хотел, чтобы его семья или кто-либо другой видели его лицо.

Мы еще некоторое время сидели за столом. Он спросил, зачем я еду в Индию. Я рассказал ему о тамошних святых и о чудесах, которые они совершают, показал священный пепел, освященный Саи Бабой.

— Я в это не верю, — сказал он. — Разве я могу? И вообще, у меня теперь жена, трое детей... — он приподнялся, уверенно опираясь о стол кулаками. — Нет ничего опаснее праздности. Мы должны бороться. Мы должны бороться за хлеб. За своих детей.

Затем он немного успокоился, налил себе еще кофе и с тоской посмотрел в окно. За окном виднелись первые проблески нового дня, слышались звуки пробуждения. Он предложил мне еще кофе. Звуки улицы стали громче.