В поисках утраченного времени. Книга 4. Содом и Гоморра

Виконтесса д’Арпажон оказалась еще трусливее маркизы де Сувре, однако ее трусость была извинительной. Она знала, что ее влияние в обществе невелико. Былая ее связь с герцогом Германтским только ослабила это влияние; разрыв нанес ему последний удар. Неудовольствие, которое вызвала у виконтессы моя просьба представить меня принцу, выразилось у нее в молчании, и в своей наивности она понадеялась, что я подумаю, будто она просто не слышала моих слов. Она даже не заметила, что насупилась с досады. А может быть, наоборот, заметила, но не смутилась тем, что выдала себя, и воспользовалась своим раздраженным выражением лица, чтобы осадить меня – хотя и не очень резко, – чтобы дать понять, что это с моей стороны нахальство, дать понять молча, но выразительно.

Впрочем, виконтессе д’Арпажон было от чего прийти в скверное расположение духа: многие в это самое мгновение устремили взоры к балкону в стиле Возрождения, к тому из его углов, где вместо громадных статуй, которыми тогда часто украшали балконы, стояла, облокотившись на перила, не менее изящная, чем статуи, ослепительная герцогиня де Сюржи-ле-Дюк – та, к кому перешло по наследству от виконтессы д’Арпажон сердце герцога Германтского. Под легким белым тюлем, защищавшим ее от ночной прохлады, было видно ее гибкое тело, подобно статуе Победы, как бы улетавшее в высоту.

Мне оставалось только обратиться к де Шарлю, сидевшему теперь в одной из нижних зал с выходом в сад. У меня было достаточно времени (он притворялся, будто весь поглощен партией в вист, в которой он принял участие не ради самого виста, а только для того, чтобы удобнее было делать вид, будто он никого не замечает), чтобы полюбоваться художественной простотой – простотой преднамеренной – его фрака, который благодаря мелочам, какие способен заметить только портной, напоминал уистлеровскую «Гармонию» в черных и белых тонах[48]; вернее – в черных, белых и красных, так как у де Шарлю на широкой ленте, прикрепленной к жабо, висел крест из белой, черной и красной эмали – крест рыцаря Мальтийского ордена. Но тут барона отвлекла от виста герцогиня де Галардон – она подвела к нему своего племянника, виконта де Курвуазье, у которого было смазливое и наглое лицо. «Позвольте вам представить моего племянника Адальбера, – обратилась к де Шарлю герцогиня де Галардон. – Адальбер! Вот это и есть знаменитый дядя Паламед, о котором ты столько слышал». – «Добрый вечер, герцогиня! – сказал де Шарлю и, даже не глядя на Адальбера, процедил: – Добрый вечер, молодой человек!» – процедил с таким сердитым видом и таким грубым тоном, что все были изумлены. Быть может, де Шарлю, зная, что герцогиня де Галардон невысокого мнения об его нравственности и как-то раз не могла отказать себе в удовольствии намекнуть на его пристрастие, решил не давать ей ни малейшего повода истолковать по-своему его ласковое обхождение с ее племянником и в то же время у всех на виду выказать свое равнодушие к молодым людям; быть может, ему показалось, что у Адальбера был недостаточно почтительный вид, когда тетка толковала ему о нем; а быть может, вознамерившись поддерживать отношения с таким милым родственником, он начал с нападения для того, чтобы в дальнейшем обеспечить себе успех, – так монархи, прежде чем совершить дипломатический шаг, предпринимают военные действия.