В поисках утраченных предков (сборник)

Медведев не смог внятно объяснить Джорджу, зачем он, приехав писать роман, взял напрокат машину. Они стояли с чашками кофе на террасе, и Джордж иронично-завистливо улыбался: «О, да, молодость! Понимаю! – он говорил по-русски и бдительно поглядывал на дверь, чтобы успеть перескочить на английский. – Твоя героиня – красивая леди!» Медведев хладнокровно молчал, поглядывал на тускнеющее небо – его синий цвет плавно перетекал в ультрамариновый, повинуясь закулисному электрику, и понимал, что в чужих глазах его история выглядит банально. Но все не так, черт побери! Он хочет ее соблазнить? Нет! Он хочет покрасоваться перед ней? Нет. Он хочет ее развлечь? Теплее, но не точно… Не станешь же рассказывать Джорджу про Розалиса, про то, как Оксана работала на кухне, про то, как в детстве ее били резиновым шлангом от стиральной машины… «Если героиню много катать машиной, она хорошо рассказывает о себе? – продолжал подтрунивать Джорж. – Это будет очень дорогой новелл. Издатель должен платить твои расходы на кар… И где вы бывали?» Джордж был уверен, что насквозь видит своего коллегу, но давал понять, что нисколько не осуждает его поведение; напротив, слегка завидует и одобряет; если есть деньги, время и красивая женщина, почему бы и не развлечься, – читалось на его румяном лице.

Роман писался урывками, но что поразительно – писался! Двигался, скрипел колесами, иногда даже приходилось натягивать постромки – повозку заносило на исторических поворотах. Резвее всего кони бежали в двадцатом веке – овес свежих воспоминаний придавал им игривой силы. Тут автор позволял себе иероглиф двадцатистрочного абзаца, зачатого в начале века и умирающего вместе с героем в конце семидесятых, пускал морзянку рубленых фраз, вставлял клавишный перестук ритмичных диалогов, окунал будущего читателя в чернильный канцелярит документа или ограничивался фактом: «расстрелян», «скончался во Франции», «погиб в Финскую кампанию». Медведичовские века двадцатого, в отличие от своих предков, живших кучно, поместьями, разносились холодными историческими ветрами по территориям громадным, забивались в щели больших городов и оседали в степных деревушках, уходили в братские могилы и опускались под мраморные полы столичных крематориев, лежали на скучных кладбищах районных центров и трогательных сельских погостах, не ведая при жизни о своем дворянском происхождении или тщательно скрывая его.

По всему выходило, что, разбредясь по свету, Медведичовские почти ничего не знали друг о друге, и какие-нибудь двоюродные братья Лихачевы и Остаповы, имевшие одну бабушку Свеблицкую (урожденную Медведичовскую), ни разу не послали друг другу письма из Москвы в Воронеж или из Воронежа в Москву. И послать уже некому. Человек с обстоятельной фамилией Медведев собрал полсотни родичей на одном листе и жадно вслушивается в их ночные разговоры у изголовья своей кровати.