В поисках Великого хана

— Я девушка, — возражала Беатриса, — и хоть ты, правда, не знаешь моих родных, у меня все же очень почтенная семья: тетушка Майор, которая взяла меня к себе, когда умерла мать, брат Педро — он сейчас в плавании и хочет быть капитаном корабля, как ты. Да еще мой двоюродный брат Диэго, который только что женился; он богаче всех нас, водится с судейскими, и в один прекрасный день мы еще увидим, как он станет главным альгвасилом Кордовы… Нет, то, чего ты хочешь, случится только когда мы поженимся. Тогда… о, тогда!

И она целовала его в губы со страстью женщины пылкой и в то же время целомудренной; но едва он пытался сжать ее в объятиях, она вырывалась из его рук, дрожащих от лихорадочного желания.

Любовь их все росла среди резких смен восторга, отчаяния, ссор и примирений.

— Знаю я вас, сеньор Кристобаль, — говорила она с притворной строгостью, грозя пальцем своему возлюбленному, будто отчитывала его, — такое спокойствие на лице, кроткие глаза, речь тихая, как у священника, а за всем этим — дьявольский дух. Не сердись… Ведь таким-то я тебя и люблю. Мне нравятся сильные люди, которые внушают уважение. Да, к тому же, ты и должен быть властным. Подумать только, каким царством ты будешь управлять, когда приедешь в эти твои страны! Может быть, Великий Хан, о котором ты столько говоришь, посадит тебя рядом с собой, и ты будешь такой же важной особой, как великий кардинал при нашем дворе. Но я надеюсь, что ты меня там не забудешь. Иначе и быть не может, ведь мы поженимся до твоего отъезда. Помни, это дело решенное.

Под влиянием фантазий этого безумца белокурая андалуска в свою очередь пускалась в мечты о будущем:

— Я знаю, мне еще многого недостает, чтобы быть знатной дамой. У нас при дворе королева донья Исабела говорит по-латыни, и мне даже рассказывали, что некоторые придворные дамы еще лучше, чем она, могут вести беседу со священниками и учеными иностранцами. А у меня всего-навсего один язык, и на том спасибо! Но зато там, среди мавров и язычников, в стране Великого Хана, когда у меня будут собственные слоны, жемчуга с головы до пят, толпы мавританских пажей к моим услугам и еще все, о чем ты говорил, я уж сумею быть такой принцессой, что все решат, будто я всю жизнь ничем другим и не была. Ах, мой дон Кристобаль! Мой дон вице-король! Как мне хочется стать твоей женой по закону господа бога и уехать с тобой в страны твоего друга!

Бедная девушка тоже совсем преобразилась от любви. Мореплаватель слышал иногда по утрам, как она распевала на нижнем этаже гостиницы весело, как жаворонок. Ей захотелось участвовать в его рисовании, и она попросила, чтобы он научил ее, как начертить пером цветок, и стала рисовать его рядом с каракулями своей подписи, как своего рода геральдическое украшение. «Этот цветок — ты», — говорила она, пришепетывая на андалусский лад, пытаясь нарисовать цветок на бумаге.

А он целовал ее, коварно пытаясь подольше удержать ее в объятиях, но она убегала, и они продолжали беседу на некотором расстоянии друг от друга, чтобы повторить ту же сцену несколько минут спустя. Иногда девушка с милой и шутливой гордостью говорила о своих собственных богатствах, землях и домах. Ее родители оставили ей в наследство в деревушке Санта Мария де Трастьерра, за Кордовой, садик, дом с давильней для винограда и кувшинами дли вина и виноградник размером в четыре арансады[66] — имущество, которое она сдавала в аренду за тысячу триста мараведи; этих денег хватало на то, чтобы прокормиться в течение нескольких недель, не более.

Из всех кордовских землевладельцев она была, несомненно, самой ничтожной и самой бедной. Кроме платы, как было написано в договоре, арендатор должен был ежегодно в день святого Хуана доставлять ей «корзину хороших яблок, свободных от десятины».[67]

Этого смехотворного дохода было достаточно для того, чтобы ее тетка, по имени Майор Энрикес, взяла к себе осиротевшую девушку. К тому же, Антон Буэносвинос, родственник крестьянина из Трастьерры, арендовавшего ее маленький участок, считал, что она также приходится ему родней.

— Когда-нибудь вы отправитесь туда со мной, дон Кристобаль, — говорила она торжественно, — чтобы составить представление о том, какие земли ваша супруга принесет вам в приданое. Они, конечно, далеко не такие, как ваши владения в Катае или Сипанго, но, как бы то ни было, это все-таки лучше, чем взять жену в одной рубашке. Ай! Ну тебя, чертов моряк! Не смей меня трогать! Какая наглость! Руки у тебя как у епископа и рисуешь ты ими чудные вещи, да следовало бы их у тебя отрезать!

И в таком духе они разговаривали изо дня в день, пока не пришло из Саламанки письмо, которое принесло им обоим и горе и радость в одно и то же время.

Им предстояла внезапная разлука. Придворные друзья Колона не забыли об его планах и снова начали помогать ему. Письмо было от брата Диэго де Десы, наставника дона Хуана. Королевская чета навела порядок в Галисии и находилась теперь в Саламанке; и Деса как воспитатель инфанта последовал за двором.