В поисках ветра силы

В пистончике джинсов, разложенных рядом на камне, еще теплом от уже зашедшего за гору солнца, Ахилл нашёл завернутые в презерватив спички, размотал их, достал одну, прикурил от неё и стрельнул ею в сторону оврага.

Конечно, ему бы не стоило бы курить. Но "Ислу" следовало выкурить, тобы меньше было соблазну. Ахилл делал частые и глубокие затяжки: "Исла" быстро сгорала.

Когда окурок вжёгся в пальцы, Ахилл плюнул на него, встал, подошёл на шаг к обрыву, посмотрел, как окурок летит на дно, а потом помочился с обрыва вниз.

Вернувшись, он увидел черепаху, разглядывавшую его из-под козырька узорного панциря.

Ахилл рванулся к джинсам, наступил на сухой чертополох, взвизгнул, выматерился и упал не камень, ободрав запястье. "Тьфу, чего это я?"

Он понял. Посмотрел на черепаху. Она лежала на брюхе, глядя с обрыва на реку.

- Болван. Мог ведь ноги покалечить. Нашёл же кого стесняться. Ей-богу болван.

Влезть в мокрые джинсы было тяжело. Он попрыгал на левой ноге и сел, чтобы достать из правой пятки колючку.

Черепаха оглянулась, и словно убедившись в том, что Ахилл при полном параде, медленно повернулась к нему всем телом.

Ахилл протянул к ней руку и поцокал языком - словно приманивал собаку. Черепаха подняла голову и поползла к нему. "Ого!" - подумал Ахилл и отдёрнул руку.

"Нехорошо так". Он открыл сумку и достал из мешка овсяное печенье.

- Эй, иди сюда! - Ахилл искрошил половину печенья и протянул на ладони черепахе.

Она быстро подползла и стала жадно хватать крошки беззубым старушечьим ртом.

- Ещё хочешь?

Черепаха кивнула.

- А почему же сразу не спросила?

- Некстати было, сам понимаешь. Мешать не хотелось, - тихо ответила черепаха.

- Я тебя не сразу заметил, так что извини, - сказал Ахилл, достав ещё печенья и завязывая мешок. - На, съешь ещё.

- Да чего ты, это же дело естественное. Ну подумаешь, голый мужик нужду справляет. Брюхо у тебя не висит, зад не топорщится, всё на месте. Черепаха без панциря выглядит, наверное, хуже.

- А яблоко хочешь?

- Ну. А ты чего не ешь?

- Я приучаю себя терпеть голод.

- Зачем?

- Как это зачем? На плоскогорье одни лишайники, а вода только у самых ледников.

Черепаха проглотила кусок яблока и посмотрела на Ахилла.

- Это точно; а дальше ни лишайников, ни воды.

- А ты, значит, оттуда, сверху?

- Сверху-то сверху... Ещё яблочко отрежь пожалуйста. А ты из оврага, я правильно понимаю?

Ахилл потрогал свой мокрый зад.

- Да.

Он отрезал ещё несколько кусочков и положил перед черепахой на листик подорожника.

- Слышишь, черепаха?...

-Я.

- А далеко до ледников?

- Далеко.

- А сколько?

- Чего сколько?

Ахилл задумался. Стадий? Миль? Километров? Узлов? Черепашьих суточных переходов?

- Лет. Сколько лет ты ползла?

- Много. Очень много. Я не считала. Но мне было тринадцать, когда гриф рассказал мне - а у нас был говорящий гриф, он нас языкам обучал - так вот, он рассказал мне, что если всё время ползти на восток, то можно прийти к глубокому оврагу, в устье которого есть большое черепашье болото. Там много растений и воды, там живут другие черепахи. Мне тогда стало ясно, что вся моя прежняя жизнь была даром отдана бесплодному лежанию между звёздами и камнями ночью, между камнями и солнцем - днём. Мне открылся Путь, и в его конце - великое свершение, незнаемое, но предощущаемое. Там должен быть сверкающий зелёный мир, и там меня будет много - как бывает много птиц... Знаешь, я всегда была одна на плоскогорье - я родилась там и жила - одна, между ледниками и каменной пустыней, вместе с птицами. А там, в конце моего пути я буду во множестве и в тоже время едина с такими же, как я, черепахами, и в этом будет моё преображение, и в этом будет моё бессмертие... С тех пор я ползла. А у грифа родились дети, а потом внуки, а потом правнуки, а потом у правнуков были правнуки, а теперь на плоскогорье живут правнуки этих грифовых потомков. А я лежу у края оврага. А внизу, пока ещё невидимое, моё бессмертие... Скажи, ты тоже там был?

- Был.

- Боже мой! И болото видел?

- В полной мере.

- Скажи... нет, я боюсь. Нет, скажи... какое оно?

Ахилл улыбнулся:

- Зелёное.

Черепаха замолчала, посмотрела на Ахилла и стала доедать яблоко.

Ахилл вынул из сумки вигоневые подштанники и фуфайку, свитер из колючей шерсти и гетры, и стал переодеваться.

В воздухе, посиневшем от спустившегося с плоскогорья холода, замелькали рои подёнок, поднимаемых тёплыми воздушными потоками высоко над берегом.

За рекой загорелся огонёк. "Толик костёр развёл, - подумал Ахилл. Палаточку поставил, бензовоз отогнал в кусты, натаскал судачков с волнореза, набрал казанок воды и поставил юшку. Наверное, привёз толстозадую Таньку-буфетчицу, и дерябнули они уже хорошенько, - или нет, ещё, наверное, нет. Вот уху сварят - тогда. А сейчас они ещё сушнячок вербный ломают - запасают хворосту на костёр.

Рыбку сварят, картошечки бросят, потом корешков петрушки, морковки, перчику, укропу, специй разных, и уже когда совсем темно будет, тогда хорошо дёрнут, зажрут ухой с хлебчиком, а потом он возьмёт её за что-нибудь, и они пойдут в палатку..."

- Ой, как тебя, - сказала из темноты черепаха, - можно тебя ещё спросить?