В поисках Золотого тельца

- Поезжайте в Киев, - настаивал талантливый старик, – и спросите. Поезжайте и спросите: кем был Паниковский до революции.

- До какой революции? – спросил Крошкин. – До февральской или октябрьской? А может, до оранжевой революции?

Седой не реагировал на импровизацию партнёра, с этого момента он шпарил по тексту, очень близкому к оригиналу:

- Поезжайте и спросите. И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым. А что его кормило? Чёрные очки и тросточка.

Мать и сын прошли в дом, но Седой, как мы и договаривались, продолжал играть:

- Я стоял на углу Крещатика и Прорезной, почти там же, где теперь стоит мне памятник, и просил какого-нибудь приличного гражданина помочь перейти на другую сторону. Там обычно дежурил городовой, которому я платил пять рублей в месяц, и следил, чтоб меня никто не обижал. Золотой был человек. Фамилия ему была Небаба. Сейчас он музыкальный критик. Что поделаешь: судьба играет человеком, а человек играет на бирже.

Все отлично, думал я, слушая Танелюка. Текст Ильфа и Петрова, разбавленный современной отсебятиной, звучал прекрасно.

Мы с Володей, как я и обещал, наблюдали за всем происходящим внизу из окна второго этажа.

Владимир Владимирович вскоре покинул меня, чтобы отдать какие-то распоряжения обслуживающему персоналу, а я остался на своём посту.

Следующим прибывшим был, как я догадался, брат Андрея. Я, правда, не знал, какой – Никита или Егор. Этот Никита или Егор был точной копией Андрея, только чуть постарше и в приличном костюме, при галстуке.

Он не обратил на Танелюка и Крошкина ни малейшего внимания, прошёл не останавливаясь в дом.

Затем прибыли Митрофан Алмазов и Эдуард Кантор. Они долго слушали ребят, изредка о чём-то переговариваясь между собой. Мне показалось, что Алмазову действительно интересно, а вот Кантор тщетно скрывал своё презрение и к артистам, и к Алмазову, и вообще ко всем живущим на земле.

Мерзкий все-таки типок. Я бы скорее предпочёл выпить баночку гноя, чем иметь удовольствие общаться с ним.

А вот появившийся через несколько минут полковник не только насладился лицезрением предлагаемого действа, но и с восторгом принял участие в нём. Вернее, он прямо слёту вклинился в диалог и взял инициативу в свои руки.

- Паниковский Михаил Самуэлевич? Великий слепой? Аферист и гусекрад?

Седой не растерялся:

- А вы, стало быть, Виталий Геннадиевич Срайба? Содержатель блошиного цирка?

- Хуже! Я – Иван Фёдорович Крузенштерн! Человек и пароход!

- А-а, - протянул довольный Танелюк, – плавали, знаем.

- Вы почему нарушаете паспортный контроль?

- С чего вы взяли?

- А у вас на могиле было написано «Человек без паспорта»…

- Мало ли что где написано, - весело парировал Седой.

И тут же выдал бородатое:

- Вон на заборе написано «хуй», а за забором – гаражи!

Полковник аж подпрыгнул от удовольствия и радости.

Вернулся Владимир Владимирович, а вместе с ним пришёл Шацкий.

- Ну что, Юрок, маешься?

- Романов что-то опаздывает…- проворчал Шацкий.

- Он будет вовремя, - заверил я, - даже если к утру заявится.

Володя молча кивнул.

Глава 13

О гостях, прибывших в следующие двадцать минут, Владимир Владимирович рассказывал охотно, но сдержанно.

О миловидной девушке лет двадцати пяти он поведал:

- Екатерина Романова, дочь хозяина. В этом году окончила медицинский. Она отоларинголог.

- Кто? – переспросил Юра.

- По-твоему, - говорю, – ушник. Он же горловик и ноздровик.

О двух рыжих дамах в вечерних платьях Володя сказал:

- Любовь Заречная с дочерью. Антонина Андреевна ненавидит их, и думаю, это взаимно, но открытого противостояния вы не увидите. Всё это в далёком прошлом.

На вид я мог дать Заречной-старшей не больше сорока. Крупная, высокая женщина с большой грудью. Она держалась гордо и независимо, словно именно она являлась хозяйкой этого дома.

Дочь была чуть пониже, чуть поуже, но её грудь и бедра не уступали материнским формам.

- Как зовут дочь? – спросил я.

- Анастасия. Она экстрасенс. Работает на телевидении. Дурит людям голову.

- Необыкновенная девушка, - прошептал Шацкий. - В ней чувствуется какая-то тайна.

Я искоса взглянул на Юру. На прыщавом лице горел румянец, глаза светились голодным кошачьим блеском.

- Юрий, - предупредил я, - только не вздумайте разгадывать её тайну сегодня. Мне бы не хотелось непредвиденных эксцессов.

- А это Никита, – сообщил Владимир Владимирович, – старший сын хозяина.

Мы все вернулись к наблюдению.

По лестнице поднимался здоровый тридцатилетний бугай с обезьяньим лицом: лопоухий, с маленькими глазёнками и с маленьким носом; нижняя часть лица была вдвое шире верхней. Я никогда не видел неандертальцев, но думаю, они выглядели как Никита, только без спортивного костюма.

- Интересно он вырядился, - заметил я.

- Он всегда так одевается.

- Спортсмен?

- Никита? Нет, он коллекционер. У него, кстати, самый крупный антикварный магазин на Подоле.

- Надо же, как обманчива внешность. А Егор тогда кто? Тинэйджер?

- Почему? – удивился Володя.

Одет он был прилично – я пошёл от обратного.

- Егор Романов, - ответил за Володю Шацкий, – заместитель министра финансов.

Моя нижняя челюсть устремилась в район пупка и даже ниже.