В полдень за ней придут

— Ты понимаешь, насколько важно, чтобы она заговорила? Назвала бы — где, когда, кто… У меня нет времени ждать! Мне нужна Эндрю Пенроуз — не позднее нынешнего полудня, потому что… В общем, такой у меня срок. Точка. Если обычными, так сказать, конвенциональными способами мне не удастся получить от нее информацию…

— Конвенциональными? Ты имеешь в виду Женевскую конвенцию о правах военнопленных?

— Нет, при чем здесь… Она не военнопленная, учти, она предательница, террористка, юридические нормы здесь не действуют. И конвенций никаких.

— В Гуантанамо, — сказал Штейнбок, — все-таки придерживаются определенных правил.

— Мы тоже! Разница в том, что Гуантанамо — место известное, журналисты и правозащитники держат его под колпаком, а мы здесь…

— Ну да, — перебил доктор, — о вашем существовании никто не знает, и руки у вас развязаны.

— Не совсем, — сказал майор с сожалением. — Нет, не совсем. Бить, к примеру…

— Женщину?

— Послушай! Профессор… как его… Бернал — далеко не женщина, хотя, похоже, мужчина в возрасте, да…

— Не надо демагогии!

— Вот именно! — жестко сказал Бржестовски. — И ты тоже прекрати псевдонаучную истерику. Разве я не вижу, какое впечатление на тебя произвела эта девица Лидделл? Ах, я хочу к мамочке… На меня такие штучки не действуют, навидался.

— Что ты собираешься делать в полдень? — сухо спросил Штейнбок, поднимаясь и делая вид, что едва держится на ногах от усталости. На самом деле — можно это назвать открывшимся вторым дыханием, а можно просто выбросом адреналина — он чувствовал себя как никогда бодрым и готовым работать еще сутки, трое, неделю или всю оставшуюся жизнь.

— Я собираюсь, — так же сухо, будто они никогда не пили вместе и не были знакомы добрых десять лет, сказал майор, — применить психотропные препараты, развязывающие язык так же верно…

— Нет!

— Что значит — нет? — удивился майор. — Да. Если, конечно, ты не сможешь до полудня вернуть личность Пенроуз в ее собственное тело и доказать ей — как угодно, ты специалист, — что молчанием она только усугубляет…

— Ты не станешь! Ты понимаешь, что психотропные средства — любые! — запутают картину болезни до такой степени, что… Тут надо осторожно, слой за слоем, снимать одну субличность за другой…

— А тем временем в лаборатории, где работала Пенроуз, закончат собирать бомбу, которая… Нет, Йонатан. Пентотал натрия заставит ее говорить правду.

— Ты с ума сошел! Этот препарат уже тридцать лет не используется!

— В лечебных целях — возможно. Но в нашем деле иногда…

— Джейден!

— Мне нужна правда, и я ее получу. Если ты, конечно, не сможешь предъявить мне доктора Пенроуз, готовую к сотрудничеству со следствием.

— Девять часов! Она спит, а когда проснется, останется всего пять-шесть часов. Ты понимаешь, что…

— Да-да, тебе тоже поспать не мешает, ты совсем загнал себя, Йонатан.

— Обойдусь, — буркнул Штейнбок.

— Ну, тогда… — пожал плечами майор. — Попытайся. Она не спит, кстати.

— Откуда ты знаешь?

Бржестовски молча кивнул на экран компьютера. С того места, где стоял доктор, ему не видно было изображение, он обошел стол, встал за спиной майора и увидел на экране комнату, съемка велась из-под потолка, там висели камеры слежения, и одна из них показывала доктора Пенроуз, занимавшуюся среди ночи прыжками в высоту. Она подпрыгивала все выше, что-то при этом кричала (звука слышно не было — то ли камера его не передавала, что маловероятно, то ли майор выключил звук, чтобы не мешал разговору) и совершала руками круговые движения.

— Решила, видимо, что уже утро, и занялась физическими упражнениями, — ехидно произнес майор.

— Профессор Бернал вряд ли стал бы… — сказал Штейнбок.

— Ты хочешь сказать, что сейчас она…

— Скорее всего, это не профессор. И не Пенроуз. Я должен поговорить…

— Девять часов, — сказал майор. — Это твои девять часов. И ни минутой больше.

* * *

— Здравствуйте, — сказал Штейнбок, войдя в камеру и мгновенно отметив изменения, произошедшие с этой женщиной после их последнего разговора. Во-первых, взгляд — похоже, что радужка меняется в первую очередь или, во всяком случае, быстрее, чем прочие изменения, бросается в глаза. Эндрю Пенроуз смотрела на доктора взглядом человека, которому все в этом мире любопытно: почему стены светло-зеленые, почему кровать привинчена к полу, а телевизор выключен и пульта управления нет в помине, почему в комнате висит большой постер с изображением президента Буша и почему, наконец, вошедший в комнату тип в рубашке с расстегнутым воротом молчит, не зная, что сказать?

Штейнбок молчал, глядя в темные, почти черные глаза, скорее фиолетовые, похожие на цвет неба на границе земной атмосферы, в космосе он не был, конечно, но фотографий и фильмов насмотрелся, когда на пятом курсе сдавал курс экстремальной психиатрии. Конечно, это не был профессор Бернал — несколько морщин, возникших на лице женщины, совершенно сгладились, на подбородке появилась ямочка, уши… нет, не могли они вырасти так быстро, но доктору все равно казалось, что уши стали больше, а может (да, скорее всего) они просто оттопырились и стали похожи на локаторы.