В полдень за ней придут

— РМЛ — аббревиатура, — пояснил Штейнбок, — расстройство множественной личности. Бывали случае, когда у больных отмечались изменения в химическом составе крови, исчезали болезни, которыми человек страдал в одном психическом состоянии, но был совершенно лишен в другом, и наоборот — у личности Игрек появлялись болезни, которых не было у личности Икс, причем изменения происходили в течение буквально считанных минут.

— Я читал, что индийские йоги вытворяют что-то такое со своим организмом, — удивленно пробормотал Бржестовски.

— А, — кивнул Штейнбок, — похоже, что и там присутствовает тот же феномен, но проверить это никогда не удавалось, йоги любят напускать туман, а приличных психиатров среди туристов нет, к сожалению. Впрочем, неважно.

— Хорошо, — решил Бржестовски, — я отправлю эту особу на медицинское освидетельствование. Завтра с утра ею займутся.

— Прекрасно, — сказал Штейнбок и зевнул. — Если к одиннадцати будет готов первый результат обследования…

— Ты слишком хорошо думаешь о наших лаборантах…

— …То я хотел бы продолжить наши с этой особой занятия экспериментальной историей.

— Впрочем, — добавил Штейнбок, поднимаясь с неудобного стула, — не уверен, что завтра в одиннадцать она все еще останется Алисой Лидделл.

Попрощавшись, доктор отправился в свою комнату, чтобы привести, наконец, в порядок не только уставшее после перелета и требовавшее свою порцию сна тело, но, прежде всего — мысли, взбудораженные неожиданно открывшейся перспективой чрезвычайно интересного и сугубо научного исследования в области клинической психиатрии.

Только ли научного?

* * *

Через трое суток он чувствовал себя выжатым, как… нет, не лимон, лимон, даже будучи выжатым, все-таки остается хотя бы на вид желтым цитрусовым, и всякий признает в нем именно то, чем он называется. Штейнбок же ощущал себя выжатым до такого состояния, когда молекулы приобретают новые, не присущие им качества, и ему начало казаться, что сам он тоже множественная личность: в пятницу, 25 ноября 2005 года, в его теле обитал некто, не имевший имени по той простой причине, что в его мире имен не имел никто, потому что имя отнимало у человека индивидуальность, как это ни странно может показаться человеку несведущему и не понимающему, что имя, название, обозначение есть оскопление сути, сведение многогранного к плоскому, бездонного к поверхностному и бесконечно изменяющегося к раз и навсегда заданному.

Он забыл позвонить Сузи и перенести встречу, но это обстоятельство, в иное время наверняка заставившее бы его впасть в депрессию, показалось мелким и не заслуживавшим внимания. В беседах с Алисой Лидделл прошла вся среда и половина четверга, Штейнбок столько узнал за это время о доброй старой Англии времен королевы Виктории, сколько, вероятно, не знал директор Исторического музея на Мелвилл-стрит, куда он в прошлом году забрел, будучи в Лондоне на конференции психиатров. Правда, Алиса упорно утверждала, что дата на календаре — правильная, и что именно в 2005 году от Рождества Христова в доброй и вовсе не старой Англии правит очень красивая и умная королева Виктория, да продлит Господь ее дни.

После каждой беседы, продолжавшейся от трех до пяти часов, Штейнбок запирался в кабинете майора, входил в Интернет и пытался найти исторические материалы, подкреплявшие или опровергавшие рассказанное Алисой. Это было трудно, потому что Алиса, собственно, ничего не рассказывала, она просто болтала, как болтают девушки, когда им скучно и надо чем-то занять время. Мысли ее перескакивали с предмета на предмет, с рассказа о вредной Мэгги (кто это такая, Штейнбок так и не понял — видимо, кузина, но, насколько ему удалось выяснить, у реально жившей в XIX веке Алисы Лидделл не было двоюродной сестры с таким именем) она переходила к осуждению Додо (Чарлза Льюиджа Доджсона, надо полагать) за его манеру обрывать повествование на самом интересном месте, а то вдруг начинала объяснять, как выбраться из леса, если вы потеряли дорогу, и внезапно стало темно (ну, скажем, началось полное солнечное затмение, о котором вы не успели прочитать в календаре).

Майор Бржестовски, присутствовавший при их разговорах в первые часы и внимательно слушавший поначалу каждое слово, как-то вышел из кабинета и больше не возвращался, доведенный, видимо, до белого каления фразой Алисы о том, что секретные службы стали слишком секретными: даже собственных секретов у них больше нет, ведь секрет — это то, что говоришь на ухо, а в наш век, когда любую новость можно передать по телеграфу, секреты растворяются в земле и воздухе, как сахар в чае, и воздух, которым вы дышите, оказывается так напитан секретами, что они оседают вам на плечи, на нос и на уши…

— О Господи, — сказал на этом месте Бржестовски и бросился из комнаты с таким видом, будто забыл где-то важнейшую бумагу, на которой был записан один из тех секретов, что в его отсутствие успели раствориться в воздухе и перестали, таким образом, быть государственной тайной.