– И спрашивает их Велес: кто вы есте, жены зверообразны? Отвечают они ему: мы лихорадки, дочери Кощеевы. Спрашивает их Велес: каковы ваши имена? Отвечают ему лихорадки: имена нам такие – Трясея, Трясучка, Трясуница, Потресуха, Трясца, Огнея, Грозница, Зимница, Ледея, Ледиха, Озноба, Знобея, Студёнка, Знобуха, Подрожье, Гнетея, Гнетница, Гнетучка, Грудея, Глухея, Ломея, Пухнея, Летучка, Матуха, Поморица, Пухлея, Дутиха, Пропадица, Желтея, Желтуха, Желтуница, Коркуша, Корчея, Скорчея, Глядея, Огнеястра, Невея, Сухота, Сухея, Зевота, Блевота, Потягота, Сонница, Бледница, Легкая, Вешняя, Листопадная, Водяница, Синея, Горячка, Огневица, Палячка, Огница, Красуха, Златеница, Колючка, Свербенница, Стрельбица, Глохня, Ломотица, Ветровая, Вихревая, Водяная, Трясуха, Плясавица, Прудовая, Кладница, Ворогуша, Краснея, Белея, Синявица, Зеленица, Лесавица, Чернея, Повесенница, Подосенница, Свирепица!
Горыня повторяла эти имена, одно за одним, стараясь не сбиться. Это было так трудно – имена Кощеевых дочерей, то схожие, то различные, цеплялись одно за другое и путались в голове. Она не сводила глаз с пылающей крады, и у нее было прочное чувство, что каждый раз, произнося имя лихорадки, она бросает ее в пламя. Дрова трещали, рушились, и ей мерещились визги сгорающих лихорадок, в пляске языков огня она видела их безумные метания. И голос, звучавший над ухом, называвший все новые имена, шел, казалось, прямо с того камня под дубом, исходил от самого Велеса – огромного и без лица.
– И сказал им Велес: побегите от Горыни, Ракитановой дочери, и от всей волости Лужской и Пирятинской, за три дня, за три ночи, и быть вам на болоте глухом, на дереве сухом, на корчевом пенёвье, на мхах, на темных лугах, на гнилых колодах. А не побежите – призову я Перуна-отца и Сварога-кузнеца, будут они бить вас прутьями огненными по три зари утренних и три зари вечерних…
В пламени крады Горыня видела эти прутья, и те исполинские огненные фигуры, что их держали. Было отчаянно страшно – призывая имена, человек сам оказывается на глазах у богов, – но вместе с тем ее полнило ощущение невиданной силы. Боги услышали, они были здесь.
Верес закончил заговор, и Горыня крепко зажмурила воспаленные глаза.
– Пойдем, – Верес взял ее за руку и потянул прочь с поляны. – Дальше нечего смотреть, теперь не воротиться ей.
Спала Горыня спокойно, а проснувшись, ощутила прилив сил. В мыслях была ясность, в теле бодрость. И, оглядываясь, она не верила, что некая Затея совсем недавно жила здесь – память о ней казалась сном.
Утром Верес первым делом соорудил мешок из драной сорочки, взял совок и ушел на поляну. Собранный с крады прах он высыпал в прорубь, туда же кинул и мешок.
– Все, тронулись! – сказал он, вернувшись.
Выехали на двух санях. Из всего, чем разжилась Затея, взяли только кур и коз – их везла Горыня, а Верес положил в сани мешок с чурами. Двери всех строений и ворота тына он тщательно запер: двор еще крепкий, пригодится кому-нибудь.
– Может, Лунава сама здесь поселится, – сказала Горыня.
– Буду приходить иной раз проверять.
Проведя лошадей по тропе к речке, поехали через лес. Горыня оглядывалась, едва веря, что возвращается в белый свет из леса дремучего – кажется, тысячу лет там просидела. Туда ехала с отцом… Она посмотрела на горшок с прахом, обвязанный тряпкой. Правду те мужики в Своятичах сказали: везет она в санях узелок костей…
– Где это твое Круглодолье? – спросил кузнец Больма.
Горыня сидела в его избе на женской половине; жена хозяина прибирала со стола, где расположились сам Больма, двое его старших сыновей-молодцев и Верес. Городец Пирятин лежал ниже по Луге, там, куда Горыню с отцом не пропустили жители Своятичей. Это был «святой городок» уже следующей волости: на мысу, защищенном частоколом, располагалось святилище, обчины и двор владыки[27] – старшего жреца, а на берегу ниже мыса лежала довольно обширная весь. Здесь и жил кузнец Больма, давний знакомый Вереса.
На Горыню пялили глаза, но больше с любопытством.
– Нечего таращиться! – Верес отгонял слишком настырных. – Девка как девка, сирота, к родне пробирается.