В пору скошенных трав

Но самое интересное в другом… Самое интересное, когда у кого-нибудь собирается компания… По поводу или без повода. Веселятся иногда подолгу. В конце концов начинается карусель — все мешается: день и ночь, и уже непонятно, кто с кем и где — за столом, на ковре или в постели…

Живешь в сладком бреду, в беспамятстве, а после вдруг очнешься дома, опомнишься — и опять ждешь приглашения. И перерывы эти как отдых от праздника — настоящее блаженство, потому что ждешь продолжения веселья, а не учебы и тем более не работы.

Случаются, разумеется, и неприятности… Недавно вот была очень уязвлена, обижена. Теперь обдумывает, как бы поострей отплатить… Ему лет тридцать… Они долго встречались, а на прошлой неделе в компании, когда дошло до дележа дам (ну так, в шутку, конечно, разыгрывали в лотерею девушек) и  е м у  выпала она, Ляля, представляешь — о н  отказался! Заявил, что теперь ему нравятся вовсе полные, толстушки… Просто хамство. Она тут же ушла к Роберту, которому всегда отказывала, — пусть Эдька не задается. Эдьку ее ход задел за живое. Он уже пробовал подольститься, да не на такую напал — пусть теперь поползает в ногах. Роберт вообще-то недурен, только у него папа отвратительный: слюнявый, тухлый и при малейшей возможности шамкает: «А не могу ли я, крошечка, заменить Робика?»

Однако, назревает новый вариант. Ее свели с ленинградским футболистом, и тот просто умолял приехать, клялся: жить без нее не может, влюблен как мальчишка. Все складывается одно к одному. Представляешь, тут же случайно познакомилась с проводником поезда и договорилась, что на той неделе он провезет ее в своем купе или в ящике под вагоном. Ляля на всякий случай берет дамский браунинг (с перламутровой ручкой, очень изящный — подарок одного майора).

Видишь, сколько людей, как интересно, рискованно и весело! Настоящая широкая жизнь!

Ляля все чаще поглядывала на часы, теребила цепочку, вскакивала и как бы случайно заглядывала в окно. Потом нырнула за гардину, вышла и стала поспешно прощаться  д о  о с е н и.

Егор давно понял, что засиделся, но не мог перебороть скованность, оцепенение, охватившее его. Он был болен от напряженного слушания ее рассказов, от ее болтовни. Он ничего еще не понимал, не мог переварить, оценить, осознать. Слова прощания вызвали даже облегчение. Хотелось поскорей уйти и не возвращаться ни осенью, ни зимой, никогда.

Ляля быстренько проводила его по коридору, но на лестницу выпустила не сразу — сначала выглянула, сделала кому-то знак рукой и потом уж посторонилась, пропустив Егора. Он заметил: внизу мелькнул человек в полувоенном костюме.

Егор не оглядываясь почти побежал прочь. И везде — на лестнице, на улице, в метро, — везде был запах прокуренного вагона, вокзала, киношного фойе…

Если слова ее наполовину выдумка… Пусть сплошь выдумка… Все равно гадость… Но это не выдумка… Золотая цепочка до пола… И лицо ее, которое сначала… Совсем чужое, страшное… больное… и эти знаки в окно и в дверь… и тип этот в полувоенном…

Как же получилось?.. Ведь так давно знакомы… И Новый год… Вместе с Аликом… И у печурки сидели… ноты… о даче вспоминали… Ведь она была как всегда… И он о такой о ней думал и видел ее такую… Галя понравилась, а он только о ней помнил, и на душе было крепко, хорошо, и ждалась встреча… Восемнадцать лет не вернутся… Конечно, не вернутся… Не вернутся… Дядя с литером ресторанным, Робик, Эдик… Они что же, восемнадцать лет вернут?.. Чей-то тухлый папа… Тухлый… Сама нашла слово…

Все крутилось, плыло… И обидно, гадко… И забыть нельзя, что раньше…

И с неожиданной ясностью Егор вдруг подумал, что любил уже не ее, а память… Довоенное безмятежное лето любил — и в нем девочку… Давно ведь ничего не осталось… Даже дом изгадили немцы… Тем более надо беречь то, что было… Неужели забыть все… И за что…

Егор почувствовал, что столкнулся с барьером, за который не может заглянуть, не может понять, что за ним… Такой же барьер поднимался, когда входил Женька…

И теперь барьер этот отделил Лялю. И ведь раньше она не хотела туда попасть… Она и его предупреждала о Женьке… Да, оберегала. Значит, понимала, что туда, за барьер, не надо?..

Впрочем, что значит «надо», «не надо»? Разве  э т о  по желанию, по специально купленному билету?

Но возьмем другое… Да, другое. Как с ним было… Вот валился от голода… И тогда… Тогда… Ну, например, Алла… Да, Алла… Предложила бы… И кормиться за  э т о… К о р м и т ь с я… Нет. Лучше загнуться от голода.

А ведь Алла влечет? Да.

И пошел бы?..

Не пошел бы.

А капитан? Капитан другое. С капитаном у Егора нет барьеров, хоть он и обижает, путает с кем-то из своих знакомых…

А у капитана нет барьера с Аллой. У них совсем иначе. У них  н а с т о я щ е е. Это удивительно: жуирство, казавшееся новогодней пошлостью, стало  н а с т о я щ и м…

Так в чем же барьер? Чем разнятся они?..

Наверное, отношением к людям, к еде, к вещам…

Когда людей видят через еду и вещи, люди тоже представляются вещами.

И тогда все, кроме еды и вещей, исчезает как ненужное…

Похоть тоже вещь, она покупается как вещь или отдается как вещь…

А любовь — нечто туманное, неопределенное.