В пору скошенных трав

Кинул долгий взгляд, будто лишь сейчас увидел внука.

И Митя с болью, с тоской почувствовал, как он одинок и как рад родственной душе.

— Печка холодная — нехорошо, — бормотал дед, — погреться негде… — Потоптался у загнетки, вздохнул. — А затопить лень. Такая лень, сокол, напала, невообразимая лень, знаете да…

Вспыхнули лучинки, огонь лизнул сковородку, высветил морщины, сжавшие, смявшие дедово лицо почти в кулачок.

Эх, матушка неродная,

Похлебочка холодная! —

тоненько запел он, подкладывая лучинки, —

Кабы родная была,

Щец горячих налила…

Сладкий дымок поплыл по избе. Дед нарезал ветчину, сгреб ножом на сковородку.

— Ушла наша матушка, не вернется. Одна холодная похлебочка осталась…

Митя отвернулся к пыльному, заляпанному окну. Слезы мутили глаза. Там, за стеклом, кривился огород, забитый лебедой и чернобылом… Осевшая городьба… Одинокая ветла, торчавшая с краю…

Столько смертей, горя и разора видел за эти годы, что, казалось, ничто уже не может задеть за сердце, не может сравниться с пережитым. Разучился плакать…

Но жалкий голосок деда открыл свой край горя, и Митя почувствовал беспомощность перед ним… Никакое прошлое не могло отгородить, никакая очерствелость не могла смягчить его…

— А я, сокол, еще практику имею, знаете да, — совсем другим голосом, как бы встряхнувшись, сказал дед и достал с полки лукошко. — Вот яичек иной раз принесут, сальца… Помнят еще… Помогает медицина: все живая душа постучится… — Он разглядывал яйца, выбирал покрупней. — Друзья-то, почитай, все перемерли. От последнего недавно получил привет с того света… От Никодимыча… Помнишь ли?..

Таким далеким, полузабытым повеяло от этого имени, такие темные воспоминания шевельнулись…

— Как привет?

— Так и привет. Сын его заходил. Мой крестник. Да ты его должен помнить — Виктор. Мальчишками-то, поди, играли вместе… Постарше тебя по годам и по званию. Полковник, знаете да… Вся грудь в орденах. Каких только нет — и заграничные даже… Коньяку принес, закуски всякой видимо-невидимо. И первым делом: отец, грит, мой полностью реабилитирован. Посмертно. Никакой вины за ним, кроме заслуг, не было и нет. Сидели мы тут за столом, поминали друга моего. Виктор на этот плакат поглядел: сыми, грит. Чего он тут теперь? Отец, грит, называл его «недоучившийся семинарист» — за это и пострадал невинно. — Дед потеребил бородку, вздохнул. — Так вот привет от кума и получил… А плакат не содрал, хоть и сам не люблю этого человека… Плакат бабка повесила… Пущай висит — место не провисит. — Дед подложил лучинок под скворчащую сковороду. — Я и сам должен был отправиться вослед за Никодимычем, как его великий друг, знаете да… Но спасло лекарское дело… — Разбил яйцо и сквозь треск закипевшей яичницы сказал, переводя разговор на другую тему: — Не захотел ты по моим стопам идти… На всю жизнь был бы обеспечен. Не обязательно фельдшером или врачом… Зубным техником! Золотое дно, а не работенка. И голову не ломать, и жил бы как сыр в масле. — Поправил ножом яичницу, хитро посмотрел на внука. — Намедни приезжал тут один… — Опять кинул лукавый взгляд. — Что же — в собственной машине, как фон-барон. Чесучовый пиджачок, ботинки лаковые… Инструмент с собой, матерьялы тоже… Месячишко тут пооколачивался, чемодан денег огреб — оно и вася… — Помолчал, поглядывая, какое впечатление произвел. — По-моему, никакая специальность с зубным делом не сравнится… Самое оно барышистое, денежное до невозможности, знаете да.

Дедова хитрость — перекинуться на предметы, никак с прошлым не связанные, Мите понравилась, хоть с сутью начатого разговора он и не соглашался.

— А сколько у тебя, дед, набралось чемоданов с деньгами?

Тот усмехнулся, занялся яичницей и пробормотал, словно бы извиняясь:

— Да я ведь не зубной техник, знаете да…

Спорить не хотелось, Митя не видел смысла переубеждать деда; и в сугубом этом — подчеркнутом — меркантилизме видел продолжение хитрости, отвлекшей их от иного разговора, потому и сказал равнодушно:

— Это ведь надо уметь… Я б и зубным техником чемодан не нагреб… — Вспомнилась вдруг давняя поездка в Ракитино, дедовы рассуждения, запавшие в память. Митя улыбнулся. — И вообще, дед, если наберется много денег, есть опасность просадить их в карты. Сам же ты рассказывал про помещика, чем у него кончилось дело… — глянул на деда с улыбкой. — Я до сих пор помню: ты сказал тогда, что у него главный капитал был в голове. Вот и я такой же набираю, чтоб не подвернулось соблазна проиграть…

Дед кинул на стол стреляющую салом сковороду, порезал заветрившуюся краюшку хлеба.

— Такой капитал — само собой, но и деньжата не помешают, знаете да.

— Не чемоданами же.

— И чемодан не помешает.

Митя хотел продолжить пустой этот спор, но какое-то воспоминание перебило шутливое настроение, он нахмурился.