В пору скошенных трав

Тут ударил звонок. Эге, из-за этого буфета не прозевать бы начала!

Двери в зал еще закрыты, перед ними толпились мальчишки в ушитых гимнастерках, выцветших рубахах, латаных пиджачках и еще невесть в чем; школьницы в платьицах, переделанных из всякой всячины…

Рядом с Семеновым — хорошенькая девушка в кофточке из шелка от мешка, в который укладывают артиллерийский порох, в брезентовой юбочке из выгоревшей плащ-палатки и в новеньких парусиновых полуботинках. Семенов что-то смешное говорит ей, она стесняется незнакомого, но не может удержаться, и Егор слышит ее смех. Он завидует счастливой способности одноклассника тотчас знакомиться с любой девушкой. Но зависть эта мимолетна и легка — в одиннадцать у Красных ворот он увидится с Лялей, и они пойдут к Алику вместе встречать Новый год. Эта мысль все время в памяти, и Егор все вокруг видит через нее, через радость, которая впереди…

Чем-то вовсе не реальным вырисовывается за высокими дверями елка в огнях; языки инея свисают с потолка и по ним — вспышки северного сияния…

И музыка, и Дед Мороз, и Снегурочка…

И неловко слегка от сознания, что все это по-детски, и трогательно от того, что все это есть…

И объявляются танцы. Семенов легко берет новую знакомую, кружит с ней и пропадает в елочном блеске. И Старобрянский исчез…

Егор отходит к колонне. Он не умеет танцевать, ему одиноко, и время начинает тянуться; до этого не замечалось, а теперь остановилось, и Егор впервые подумал, что надо уходить. И тут из гущи танцующих вывертывается Семенов со своей красавицей и прокруживается совсем рядом, слегка даже ткнув Егора в бок и бросив небрежно: «Извините, сэр». Егор встретился взглядом с девушкой, ему показалось — у нее глаза чем-то похожи на Лялины… Отклеился от колонны, бочком — к дверям…

Там Старобрянский, тоже один, поглядывает по сторонам, кисло жалуется, что не может найти свою девушку — обещала немножко опоздать, а видно, вовсе не придет…

Слова его так беспокойны. Егор подумал — и Ляля не придет, испугался, захотел скорей бежать к Красным воротам, и едва себя сдержал. Еще два часа до встречи…

Озабоченность его Старобрянский принял за сочувствие и стал сетовать, что девушка всегда опаздывает или обманывает, и совсем нагнал на Егора панику.

Но вскоре случилось событие, которое очень даже исправило настроение. Дело в том, что на билетах было два отрывных талончика: один «контроль», а второй назывался «подарок». Признаться, во второй талончик Егор не очень-то и верил, подумал — на всякий случай напечатали, случай же может и не представиться, и талончик этот существовал как сказочный огонек под потолком — хорошо уж то, что его видно, что он блестит и играет, а в руки брать необязательно. В этом настроении он утвердился… И вдруг шепоток пронесся: «в зале, в зале…» Что «в зале»? Но сразу поняли и поспешили, вынимая билеты.

Что-то там новое прибавилось… В неверном свете сразу не разобрать… А-а-а… Возле колонн, поближе к эстраде, появились снегурочки… Около них толкотня… И видны расписные ларцы с откинутыми крышками… Не может быть… Значит, билет еще нужен… Да, точно — возле снегурочек мелькают в руках билеты.

Очередь. Егор встает. Как скоро продвигается! Музыка, что ль, помогает… Протягивает билет. Снегурочка смотрит — не на талон, на Егора. Ослепительная красавица! и смотрит на него! и улыбается! и он уже держит в руке что-то довольно тяжелое — и не может оторваться от улыбки, и его оттесняют, он отходит — и только тогда видит пакет. Настоящий довоенный пакет. Из такой бумаги, что Егор, прежде чем заглянуть внутрь, прикидывает, не получится ли блокнотик для записей… Лишь после раскрыл — и защемило от дальних воспоминаний. Конфеты. Настоящие, в настоящих обертках… «Мишка», «Автодор», «Каракум»… Неужели сохранились еще эти названия? Ладно, хватит. Чересчур углубился в прошлое… Или в будущее? Неужели в будущее?..

На часах без четверти десять…

Надевает шинель, перекладывает фонарик в карман, последний раз оглядывает расписные терема с ватным теплым снегом.

Еще крепче вешняя талость. Сырой ветер крутит между луж и сугробов, гонит черные тени трамваев… Егор задыхается, и побаивается за сердце, и спешит.

В кромешной тьме у метро «Красные ворота» — едва различимые призраки ожидающих. Чиркнул фонариком. Ляли нет. Свод станции запушен инеем, по нему скользят тени выходящих, чуть отмеченные синеватым отблеском из дверей.

Понимает: рано еще… Но она чудится в неверных очертаниях…

— А налетай! Р-р-рассыпные папиросы! Р-р-рассыпные «дели»! Два рубля штука! — во тьме скороговорка инвалида. — А есть папиросы, трамвайные колесы! Два рубля штука!

— Сахар! Сахар. Вот сахар! Без талонов. Берите сахар, — вторит невидимый торговец.

Ветер быстро повыдул сказочное тепло. Поднял воротник, а потом шаркнул в вестибюль. Таких догадливых там уже порядком. Из-за голов трудно следить за приехавшими. Чуть отогревшись, выскочил на улицу (может, Ляля у входа мерзнет)… Рано…

Сомнение, закравшееся на елке, не давало покоя…