В пору скошенных трав

Безумие, колдовство… Ляля ждет, Алик… А он с Аллой все забыл… Пересиливая себя, попробовал отстраниться, но получилось так, что еще тесней прижался. И тут соседка обняла его и покровительственно, с шутливой строгостью приказала закусывать. Егор в тумане, в забытьи подцепил кусок бекона, жевал, но вкуса не чувствовал, будто во рту парафин.

— Получше закусывай — не опьяней. Чего еще хочешь? Вот рыбка, хочешь?

Подбадривая, она сильно прижала его к себе и слегка потрепала по голове.

Это было выше сил.

— Женя, мне гитару… — Егор одними губами сказал — горло пересохло и саднило.

— Гитару, гитару! — подхватила Алла. — Ты играешь, Егор? Вот не знала! Сыграй, а мы споем! «Бьется в тесной печурке огонь» знаешь? Капитан, запевайте же!

Где-то над головой прогудела гитара, которую Женька достал из полутьмы.

— Это Алик… Там Ляля… А я не…

— Как? Ты не играешь? — капризно протянула Алла.

Егор с трудом выдернулся с дивана и только тогда мельком увидел, что за столом, оказывается, полно народу…

— Ты оставляешь нас без гитары? — продолжала капризничать Алла. — Капитан… сделайте же что-нибудь…

— Р-р-рядовой Егоров! — прогремел капитан. — Пр-р-риказываю играть! Запе-вай!

— Я не Егоров, я…

— Не р-р-рассуждать! Р-разговорчики, понимаете ли…

Алла зашлась в хохоте.

— Не могу! Ха-ха-ха! Мне дурно. Воды! Где вода? В кружке? Это ж спирт!

И тут капитан сжал голову, уперся локтями в стол и застонал. Шум сразу стих. Слышался только сдавленный стон. Поняв, что привлек внимание, капитан замолчал, откинулся к спинке дивана.

— Что ты? — испугалась Алла.

— Ничего, так… — И махнул Егору: — Иди!

Обхватил Аллу, впился в губы.

Ее смех наполнил комнату, выкатился вслед за Егором на лестницу.

— Как себя Алик чувствует? — спросил Женька. — К нам подняться не сможет?.. Тогда мы попозже сами придем. Сейчас с бабами поиграем и придем. У вас бабы есть? Одолжим…

Хотелось поскорей уйти. Хотелось уйти тем сильней, чем неудержимей желалось принять стыдное предложение… Ну что за парень этот Женька, будто все перевидал, все ему просто и ясно…

Дверь захлопнулась, а Егор все стоял у порога, не мог сдвинуться. Смятенность, крутоверть, карусель какая-то; все слетело с привычных мест, обнажилось, выставилось напоказ…

Из-за двери — хохот Аллы, жирный, голый хохот.

Прижал гитару к груди, и она жалобно тенькнула, и звон ее — о друге, о Ляле… Егор понял, как далеко отнесло его от них… Навалившаяся мутная чувственность была мучительна, хотелось стряхнуть ее, но она не поддавалась. Егор осторожно спускался, придерживаясь за перила. Хохот отдалялся, и все ж слышался…

На пятом этаже остановился перед дверью — ждал, пока ослабнет постыдное притяжение, пока останется просто тьма и тишина и хоть немножко вернется недавняя чистая радость.

Вошел в комнату, и все казалось, что друзья догадываются… Почудилась даже отчужденность… Но это ему так мерещилось.

Ляля вскочила, радостно ударила в ладоши:

— Гитара! Ура!

Взяла нетерпеливо, принялась настраивать, посерьезнела; склонилась, прислушиваясь, волосы закрыли лицо.

Как хорошо, что ничего не изменилось! И Алик, и Ляля прежние, и комната как была… И голос гитары не похож на шипенье патефона… Егор встал около друга, положил руку ему на плечо и смотрел на Лялю — и проникался прекрасным общим их соединением.

Лицо Ляли светится через упавшие волосы. Вот она их вбок откинула, прижала струны ладонью — и стала тишина.

Она пела цыганские песни, но Егор сначала почти не слышал ее — просто радовался, что ушел  о т т у д а, хотя какой-то частицей еще оставался  т а м. Душа не принимала обнаженной простоты отношений, с которой только что столкнулся. Егор пугался этой простоты, не хотел, бежал, хотя что-то внутреннее, требовательное тянулось к ней и желало ее…

Потом Ляля запела Вертинского — и, как в прошлый раз, проснулось болезненное чувство нереальности, странным миражом заколебались картины придуманной жизни… И почему-то сейчас условность эта, нарочитость непонятным образом сомкнулась с той упрощенностью, от которой он убежал… Егор не мог понять, в чем сходство, почему… Он слушал Лялю, и неосознанная тревога теплилась в глубине, мешала радости, которой он так хотел…

Наталья Петровна заглянула сказать, что чай поспел, и они вскоре опять сели за стол, и Егор почувствовал себя спокойней.

Ляля сама разрезала торт. Попробовали и в один голос принялись хвалить. Кулинарное чудо — ни больше ни меньше!

— Ну не томите, голубушка, раскройте секрет! — придерживая надтреснутое блюдечко, Наталья Петровна смаковала и рассматривала свой кусочек.

Ляля не сразу рассказала — наслаждалась произведенным впечатлением. Только положив каждому по второму кусочку, с удовольствием принялась за рецепт: