В последний раз

Сейчас, в один из периодов ремиссии, А. закончил роман, над которым работал долго – почти семь лет! – и который назвал чуть мрачновато – «В последний раз». Ни врачи, ни я сама не испытываем такого пессимизма, однако он считает, что это его предсмертное произведение, и боится, что не доживет до его выхода в свет. Поэтому, по его словам, он хочет быть уверен, что у книги будет хотя бы один читатель. Он настаивает, считая это чуть ли не своей последней волей, чтобы мы сделали все возможное, чтобы ты его прочитал. Есть еще одна причина тому, что А. вспомнил о тебе. Он сам объяснит ее лучше, если ты согласишься приехать. Речь идет о том, что А. называет «недопониманием» всего его творчества: если его не смогли понять в прошлом, пусть хотя бы кто-нибудь поймет в будущем.

Едва он назвал Нурии твое имя, как она решила тебе написать и сказала мне, что предложит тебе размещение в «Рице». Но я подумала, что ты, вероятно, предпочтешь остановиться в нашем доме в Педральбесе. Бассейн у нас больше, чем в «Рице», и имеется отдельный гостевой домик, гораздо более удобный, чем гостиничный номер. Я лично прослежу, чтобы ты ни в чем не нуждался. В общем, обдумай такую возможность. Мы с дочерью будем счастливы, если ты согласишься погостить у нас в эти дни. Обнимаю, целую, жду твоего решения.

Моргана.

Разумеется, Мертон слишком хорошо помнил Моргану – вызванное тонкими чарами письма его мысленному взору представилось воспоминание о банкете и единственное видение, какое сохранила память: ее двусмысленный соблазнительный взгляд, выразительный вырез вечернего платья, рука, то и дело прикасающаяся к его локтю, будто Моргана боялась потерять спутника в сутолоке представлений; ее манера склонять голову и щекотать его волосами, когда она, перекрывая гомон, что-то шептала ему на ухо. Нурия Монклус была с ними рядом все это время, такое короткое. И от ее женской интуиции, конечно же, не укрылось, как он, в свою очередь, смотрел на Моргану. Мертон живо представил разговор этих женщин: «Я ему напишу и предложу все, что смогу, – произносит Нурия, – но, если мы хотим быть уверены, что он приедет, напиши и ты». Агентша в очередной раз оказалась права: королева, истинная, всевластная владычица любовного влечения, позвала его, и ему не остается ничего иного, как только идти на зов.

И все-таки, не будем совсем уж несправедливы к бедняге Мертону: что-то еще встрепенулось в нем по прочтении этих двух писем, нечто теплое, ободряющее – запоздалое признание. Все два года он чувствовал себя изгнанником, хуже того – его выставили пинком и напрочь забыли о нем. А теперь с другого берега Атлантики его призывает самый известный аргентинский писатель, и его не менее блистательный литературный агент расстилает перед ним красный ковер-самолет. Значит, кто-то помнит о нем после всего, что произошло. И даже если это ловушка (Мертон, разумеется, не верил, будто А. собирался писать письмо в его защиту, да и Моргана вполне могла допустить другие поэтические вольности), приманка стоит того, чтобы рискнуть, он готов «обмануться старыми трюками», как шпион в стихах Одена.