В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора

В 90-х гг. XVI в. тревога из-за престолонаследия и гнев по отношению к елизаветинскому правительству вновь поместили в центр внимания пол королевы. Многие английские стихи того времени пестрят непристойными намеками и ссылками на королеву.

В 1589 г. в «Искусстве английской поэзии», произведении, опубликованном анонимно, но приписываемом Джорджу Паттенхэму, описываются обе ипостаси королевы и их непристойная доступность. Доступность к ней как к правительнице проявляется в виде сексуальной доступности, особое внимание уделяется губам и груди, тем частям тела, которые предполагают интимный контакт. Груди, символизирующие источник власти Елизаветы, из которого исходят лучи «ее правосудия, изобилия и мощи», описываются вульгарно: «Ее груди податливы, как гипс. Они похожи на два мячика из алебастра. Каждую венчает небольшая вишенка или, скорее, клубничка».[1110]

Грудь королевы, эмблема королевской благожелательности, превращается здесь в эротический образ, который пробуют на вкус или кусают сочные соски. Интимность предполагала ссылки на отчеты того времени о привычке Елизаветы обнажать грудь с возрастом как средство намекнуть на свою молодость и девственность.[1111]

В неоконченной рыцарской поэме «Королева фей» Эдмунда Спенсера (1590) королева также изображается в двух ипостасях: «первая – ее королевское величество, или императрица» Глориана; второе – «самая добродетельная и красивая дама», которую Спенсер называет целомудренной охотницей, Бельфебеей.[1112] В то время как Паттенхэм считает губы и грудь королевы символами королевской власти, Спенсер сосредоточивается на гениталиях Бельфебеи, причем ее наружные половые органы названы средоточием королевской власти. В конечном счете Бельфебея намекает на неверное сексуальное истолкование. Так, рыцарь Браггадочио, неверно поняв природу их отношений, воспринимает ее тело как приглашение не к политической, а к интимной близости, что выливается в попытку изнасилования.[1113] Несмотря на политическую риторику, Спенсер привлекает внимание к прославлению целомудренной власти.

Начиная с 90-х гг. и до конца елизаветинского правления сатирики часто упоминают наружные половые органы королевы, сравнивая их с космосом, описывая их в чувственных подробностях, называя «гладкими», «мягкими», «влажными» и наделяя изысканным, опьяняющим вкусом. Столь подробные интимные описания королевских гениталий в стихах конца Елизаветинской эпохи противоречат созданному самой королевой культу девственности. Возможно, течение возникло в ответ на то, в чем многие видели ханжество ее двора и внутренних покоев. В «Метаморфозе Сциллы» Томаса Лоджа (1589), посвященной «джентльменам из судебных и канцлерских иннов», Глаукус, влюбленный морской бог, описывает тело своей любовницы исключительно в сексуальном смысле: «Но почему, увы, лишен я мраморного грота / Что окаймляет два берега, / Откуда сверкает гора ожившего снега; / Или долину, что молочно-белым брегом граничит, / Где Венера и ее сестры спрятали источник, / Чей милый нектар по сладости все превосходит».

С помощью намека намеков на куннилингус и детальных описаний женского тела в стихотворении указывается средство, благодаря которому жаждущие мужчины могут до биться благосклонности.[1114] В «Венере и Адонисе» Шекспира (1599), произведении, которое сразу же ждал коммерческий успех, Венера – сексуальный агрессор и именно она доминирует над любовником, Адонисом, и поглощена возбуждением. Шекспир описывает не традиционного жаждущего юношу, который ухаживает за своей королевой. В его фантазии более опытная, ненасытная королева / императрица вынуждена умолять более молодого любовника ухаживать за ней.[1115]

Глава 48 Врач-вредитель

Двенадцатую ночь в начале 1594 года Елизавета встречала в Уайтхолле. Во время представлений она сидела рядом с Эссексом; многие видели, как она ласкала его «в милой и благожелательной манере».[1116] Граф флиртовал и смеялся с королевой, они танцевали на глазах у всего двора. Придворный и бывший шпион Энтони Станден писал: «На мой стариковский взгляд, сейчас она красивее, чем когда бы то ни было».[1117] Елизавета находилась в своей стихии: она танцевала, демонстрируя здоровье и энергию, с красивым молодым рыцарем, несмотря на то что уже разменяла седьмой десяток. Однако беззаботная сцена противоречила ужасной правде. Эссекс только что раскрыл заговор против Елизаветы; оказалось, что злоумышленник находился очень близко к королеве.