В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора

Протомив несчастного алхимика несколько недель в заточении, Сесил написал Вааду и сэру Фрэнсису Джобсону, коменданту Тауэра. Он приказывал немедленно возобновить алхимические опыты де Ланноя в Тауэре и перенести туда его печи.[511] Но оказалось, что де Ланной продолжал водить за нос Сесила и королеву. К началу 1567 г. терпение Сесила лопнуло. Де Ланной снова уверял всех в своей невиновности и обещал Государственному секретарю, что «превратит свинец в золото, если дать ему еще всего лишь два дня».[512] Однако было уже поздно. В феврале Сесил записал в своем дневнике, что Корнелиуса де Ланноя подвергли тюремному заключению за «оскорбление ее к[оролевского] величества в Сомерсет-Хаус, поскольку он обещал произвести эликсир» и «превратить любой металл в золото».[513]

Хотя Сесил продолжал оказывать покровительство другим алхимикам, Елизавете расхотелось обольщаться. Как объяснил Сесил, она «ни в коем случае не станет выслушивать подобные предложения, так как считает их обременительными и бесплодными».[514]

Глава 19 Бесплодная смоковница

В канун Нового 1566 года из Шотландии пришла весть о том, что Мария Стюарт в положении.[515] Она находилась на третьем месяце беременности. В то время как Елизавета ждала, когда де Ланной получит эликсир, суливший неограниченные богатства и вечную жизнь и способный закрепить ее пребывание на английском троне, беременность ее шотландской соперницы обещала более верный исход. Двадцатитрехлетняя королева Мария во второй раз вышла замуж и ждала ребенка. Елизавете исполнился тридцать один; брака в ближайшей перспективе не намечалось, а шансы родить ребенка стремительно таяли. Узнав о беременности Марии, Елизавета срочно возобновила переговоры о браке с эрцгерцогом Карлом и послала в Австрию своего представителя, который должен был уговорить эрцгерцога посетить Англию.[516] Примерно в то же время де Сильва сообщил, что получил сведения, правда «недостоверные и ненадежные», что королева вновь проявила интерес к браку с французским королем Карлом IX.[517]

По мере того как рос живот Марии, ухудшались ее отношения с мужем, лордом Дарнли. В письме от 13 февраля Рандолф утверждал: «…теперь я знаю наверняка, что королева разочаровалась в своем браке, жалеет о том, что получила такого короля и всю его родню».[518] Дарнли оказался горьким пьяницей; к тому же ему внушали, что отец будущего ребенка не он, а Давид Риццио, итальянец-секретарь Марии, с которым сам Дарнли «иногда ложился в одну постель».[519] В субботу 9 марта Дарнли, чьи жестокие намерения подпитывались спиртным, ворвался в опочивальню Марии во главе отряда своих приспешников. Застав у Марии Риццио, они зарезали его на глазах у королевы. Убийство совершилось в самом сердце королевского дворца.

Елизавета была потрясена драмой, разыгравшейся в личных покоях Марии. Де Сильва описывал «большое горе» Елизаветы и ее «желание помочь королеве Шотландии».[520] Она сказала испанскому послу: будь она на месте Марии, если бы в ее покоях напали на Риццио и нанесли ей оскорбления, она «вырвала бы у мужа кинжал и сама заколола его». Однако, добавила она, ей бы не хотелось, чтобы Филипп II думал, будто она собирается убить своего теперешнего поклонника, эрцгерцога Карла, если тот станет ее мужем.[521]

Убийство в покоях Марии Стюарт усилило атмосферу страха при дворе Елизаветы. На дверях ее личного кабинета и опочивальни поменяли замки. «Королева приказала убрать все ключи от дверей, ведущих в ее внутренние покои; теперь попасть туда можно через единственный вход, – записал де Сильва. – Не знаю, стали ли причиной этого события в Шотландии или меры безопасности вызваны слухами о беспорядках в Лондоне».[522]

* * *

В мае 1566 г. Елизавета снова заболела, на сей раз лихорадкой. По словам Джеймса Мелвилла, «никто не верил в иной исход, кроме смертельного, вся Англия была охвачена огромной тревогой».[523] Елизавета написала Дадли ожесточенное письмо, в котором просила его вернуться ко двору. В ответ Дадли признавался в том, что суровость королевы по отношению к нему довела его до отчаяния: «Если многодневная и многолетняя верная служба не является доказательством непоколебимой верности без каких-либо крупных оскорблений, не знаю, что и думать о прошлых милостях, которые, несмотря ни на что, остались со мной». Дадли признавался: «В прошлом я испытывал огромное утешение, получив письмо от королевы», но положение «так изменилось, что я боюсь даже думать о том, что мне сказали, до того, как ответить или написать».