В потоке

Мы наделяем дигитальные данные присутствием посредством работы, проделываемой вручную на клавиатуре нашего компьютера. Этот акт задействует природу, поскольку в нем задействовано наше тело, чего нельзя сказать о механической копии. Кликая на имена разных файлов и ссылки, мы вызываем данные, которые сами по себе невидимы, и придаем этим данным определенную форму и определенное место на экране компьютера. Здесь уместно вслед за Хайдеггером говорить о техне, практикуемом пользователем, чтобы дать явиться вещам (фюзису), которые в противном случае остались бы скрытыми. В этом смысле можно говорить о возвращении к природе путем дигитализации, поскольку операция репродуцирования осуществляется вручную. А каждая копия, созданная вручную, неизбежно имеет визуальное отличие от других подобных копий – отличие, которое должна была стереть механическая репродукция. Однако я считаю, что дигитальная эра осуществляет возвращение не только к природе, к физике, но и к метафизике. Мы заставляем дигитальные файлы обрести видимость, кликая на их имена, подобно тому как в былые времена вызывали духов, произнося их имена. Тот, кто это делал, не только заставлял этих духов – добрых или злых, божественных или демонических – стать видимыми для него, но и сам становился видимым для них. То же самое происходит сегодня, когда мы используем интернет и вызываем невидимые данные: мы при этом также становимся видимыми для вызываемых нами духов, давая им возможность следить за нами. Дигитальная эпоха – это в первую очередь эпоха дигитального контроля в реальном времени. Любая визуализация дигитальных данных, любое создание дигитальной копии изображения является одновременно созданием нашего собственного изображения, актом самовизуализации. Создавая дигитальную копию, я создаю копию самого себя и предлагаю ее взору невидимого зрителя, скрытого за экраном моего персонального компьютера. И в этом заключается принципиальная разница между механической и дигитальной репродукцией. Механическая репродукция также допускала определенный контроль над своим персональным использованием. Но этот контроль был статистическим: можно было отследить количество проданных копий того или иного товара и, соответственно, поведение тех или иных целевых групп. Наблюдателем здесь выступал рынок. Но в качестве наблюдателя рынок остается слишком неопределенным – среди прочего как раз из-за трудности в различении оригинала и копии, а также разных копий одного оригинала.

Сегодня мы возвращаемся не только в сферу природы или фюзиса, но и в сферу метафизики. В сущности, мы близки к средневековому состоянию тотального божественного контроля. Вместо природы и теологии у нас есть интернет и теория заговора. Как писал Ницше, «смерть Бога» лишила нас зрителя наших душ и в итоге – самой души. После Ницше и на протяжении всей эпохи механического репродуцирования мы не раз слышали об этой смерти субъекта. Мы слышали от Хайдеггера, что «говорит язык» (die Sprache spricht), а не человек, этот язык использующий. Мы слышали от Маклюэна, что сообщение медиума подрывает, разрушает и искажает любое передаваемое через него индивидуальное сообщение. Позднее дерридианская деконструкция и делёзовские машины желания избавили нас от последних иллюзий относительно возможности стабилизировать индивидуальное сообщение. Современная теория медиа объявляет власть над коммуникацией субъективной иллюзией. Эта неспособность субъекта сформулировать, стабилизировать и передать сообщение посредством медиума часто характеризуется как смерть субъекта. Однако теперь у нас есть еще более универсальный зритель, ведь наши виртуальные, или дигитальные, души могут отслеживаться в индивидуальном порядке. Эти виртуальные души суть дигитальные репродукции нашего офлайн-поведения – репродукции, лишь отчасти поддающиеся контролю с нашей стороны. Опыт нашего времени определяется не столько явленностью вещей нам как наблюдателям, сколько явленностью наших виртуальных душ взору невидимого зрителя.

10. Google: слова по ту сторону грамматики

Человеческую жизнь можно описать как продолжительный диалог с миром. Мы задаем миру вопросы – а мир задает вопросы нам. Ход этого диалога зависит от того, как мы определяем легитимность вопросов, адресуемых нами миру или миром нам, а также релевантность ответов на них. Если я верю, что мир сотворен Богом, то вопросы, которые я задаю (а также ожидаемые мною ответы), будут отличаться от тех вопросов, которые я задавал бы, рассматривая мир как «эмпирическую реальность», сформировавшуюся в силу естественной закономерности. И если я полагаю, что главное в человеке – его разум, то мой диалог будет протекать иначе, чем если бы я считал, что главное в нем – инстинкт. Следовательно, наш диалог с миром всегда базируется на определенных философских предпосылках, определяющих его медиум и риторическую форму.