В позе трупа

— Когда этот тип увидел у меня в руках наручники… С ним что-то произошло… Паша, с ним случилось что-то совершенно невероятное… На стуле сидел спокойный молодой человек, скромно так, достойно держался… Посмеивался, рассказывал, с кем подрался, из-за чего… Тот о его маме сказал нехорошее… Как я понимаю, по матушке его послал. А этот тип по глупости все отнес к своей маме… В общем, понимаешь. И вот я вхожу с наручниками, и он на моих глазах превращается в какое-то дикое чудовище.

— А где дежурный, с которым ты вошел?

— В туалете… Примочки делает. Наверно, ему придется недельку-вторую на больничном побыть… У него такой вид, что его можно только в ночные засады посылать.

— Почему?

— Чтобы люди его не видели, чтобы дети не пугались, — Шаланда опять скривился в страдальческой улыбке.

— Значит, вы вошли в кабинет, постояли, потом ты вынул из кармана наручники.

— Да, все так и было. Я, честно говоря, вначале подумал, что ты слегка паникуешь, когда сказал, чтоб мы входили числом не менее пяти… Паша, это не человек. Это зверь. Это самый настоящий зверь. Я так говорю не потому, что сравниваю его со зверем, нет, я не сравниваю. Он действительно, в самом полном и прямом смысле слова зверь.

— Значит, это был он, — проговорил Пафнутьев. — Протокол хотя бы успели составить?

— Успели, — печально кивнул Шаланда.

— Он его подписал?

— Подписал… Но он взял протокол с собой.

— Не понял?

— Когда этот тип уходил, он взял протокол допроса с собой, — пояснил Шаланда, маясь от позорных пояснений.

— Вы не возражали?

— Мы возражали, но он нас не послушал. Я сам сказал ему, чтоб он не трогал бумаг…

— А он?

— А он мне вот сюда, — Шаланда показал на щеку, которая за время их разговора увеличилась вдвое.

— Он сказал, как его зовут?

— Сказал… Амон.

— Омон? — удивился Пафнутьев.

— Паша, А! Амон.

— Дальше.

— Как только он увидел наручники… Взрыв. Понял? С ним произошел взрыв. Помню, что он вскочил, вдруг вижу — на капитана вроде как сам по себе опрокидывается стол, стул летит в окно, но там решетка, и он вместе с битым стеклом падает на пол… Потом оказалось, что я все это наблюдаю, лежа вон в том углу… Когда он начал бумаги собирать, я сказал ему, строго так сказал, чтоб он не смел этого делать.

— А он?

— Ногой в скулу, — пожаловался Шаланда. — И унес протокол с собой.

— Хорошо, что он тебя не захватил… А ведь мог.

— На кой я ему?

— Заложником. Как заложник, ты очень даже неплох. Без пищи месяц можешь продержаться. На подкожном жиру.

— Обижаешь, Паша.

— Неужели достал? — рассмеялся Пафнутьев.

— Ладно, Паша. Замнем. Как ты думаешь, что он сейчас сделает? Как поступит?

— Ляжет на дно. Постарается выехать… А скорее всего… Завтра утром жди — в сводке происшествий обязательно будет угон машины с тяжкими последствиями для владельца.

— Ты думаешь?

— А ты?

— Ладно, Паша. Остановись. Потоптался по мне, и хватит. Побереги силы. Жизнь продолжается. А то, я смотрю, ты был настроен на легкое решение… Позвонил Шаланда — иди, Паша, забирай своего особо опасного. Ни фига. И тебе попотеть придется. Ишь, какой шустрый! — Шаланда немного оправился от шока, нащупал довод, который если и не оправдывал полностью, то позволял вести себя с достоинством.

— Ладно, Шаланда… Выздоравливай. — Пафнутьев похлопал майора по плечу. — Все хорошо кончилось. Могло произойти и худшее. Поправятся твои ребята, вспомнят подробности… Теперь он засветился. Вы его видели, узнаете в случае чего… Напиши подробный словесный портрет. Сделаешь?

— Распишу. Уж я его распишу… До родинок под мышкой.

— Родинки, может, и не стоит, а вот все остальное — ты уж поднатужься. Когда поймаю твоего Амона — приглашу. Пойду на нарушение — позволю тебе съездить его по морде. Не откажешься?

— Не откажусь, — ответил Шаланда, сосредоточенно глядя в угол разгромленного кабинета. — Ох, не откажусь, Паша. Всю душу вложу.

* * *

…Сысцов сидел под громадной липой, в плетеном кресле, закутавшись в мягкий свитер, и расслабленно наблюдал, как медленно и одиноко падают один за другим желтые листья. «Скоро зима, — думал он, — скоро зима…» У ног его, прямо в листьях, стояла открытая бутылка, в руке он держал тонкий стакан с густым красным вином.