В прах

Жан-Луи Байи В прах

Переводчик выражает признательность Артему Карманову, Вадиму Карманову и Елене Носкиной за профессиональные замечания и ценные советы

Иду в ужасный мир всеобщего распада1.

Ронсар

I. Рождение

Снаружи морозило, да и температурный режим в сарае мягкостью отнюдь не отличался.

Пока внутри пребывал гомойотермный организм, это немного нагревало окружающую среду.

Затем наступил момент, когда занавес теплокровности провис. Сердце перестало биться, кровь — орошать мозг, а образы и музыкальные звуки — сталкиваться и путаться в остаточном сознании.

И тогда внешняя среда восторжествовала. Температура организма начала падать. Чем ниже она опускалась, тем меньше нагревала воздух, температура которого также начала незаметно понижаться.

Тем не менее три первых часа у организма, казалось, оставался какой-то шанс, его тепло кое-как удерживалось. Затем температура тела сдалась и упала до температуры окружающей среды. Однако потребовалось еще полдня на то, чтобы организм стал почти таким же холодным, как покрывавшее его тонкое одеяло, прикроватная тумбочка (с барахолки), сосуд с водой (старая коллекционная бутылка из-под пастиса) и даже сам воздух. Инструмент, лежащий на двух подпорках: фортепианная клавиатура, — клавиши которой, как было хорошо видно, могли с помощью простой пружины вдавливаться и возвращаться в исходное положение, — но без самого фортепиано; без рамы, без клапанов, без молоточков, без войлочных прокладок и демпфера, без струн. Только слоновая кость и якобы черное дерево: немая клавиатура.

А ведь эта обещанная насекомым и подлежащая распылению плоть когда-то, как всякая плоть, родилась и, как всякая человеческая плоть, надрывалась в крике. Регистрировать рождение отправился брат матери, поскольку отца не было и в помине. Умер, долгое время гласила благоговейная легенда, которой мальчику приходилось довольствоваться и утешаться. Смылся подлец, ворчал Жаки, тот самый дядя новорожденного, который пошел в мэрию и обогатил акты гражданского состояния, вписав туда Луэ, Поля-Эмиля, ребенка мужского пола, рожденного декабрьским утром.

Любви ему не занимать. Даже если денег и развлечений не хватает, друзей почти нет, и у матери на него остается совсем мало времени. Жанина Луэ с утра до вечера на работе, да еще на какой.

А потом магазин, очередь в отдел социального обеспечения или жилищную контору с каким-нибудь запросом и ходатайством. И наконец — дома: любящая, заботливая, часто неловкая и — как все и всегда ей говорили — чересчур неумелая.

Он, Поль-Эмиль Луэ, играет всегда один: его, понимаете ли, боятся остальные дети, извиняется аккредитованная нянька Шарпи. Но играет мальчуган всегда очень спокойно, не злится, не решается слишком громко плакать, когда какой-нибудь каверзник исподтишка щипнет его за руку или ударит по голове. Он играет во что угодно, с тем, от чего отказываются другие, с разбитыми фигурками, разрозненными кубиками. В пазле — дюжине больших деревянных деталей на оси — недостает двух; ребенок все равно за него берется. Он неустанно собирает и разбирает головоломку, всякий раз досадуя на две лакуны, и начинает заново. Его надежда принимает точную форму отсутствующих деревяшек, а также их цвет. На какой-то миг он, опустив руки, застывает над полученным результатом, шепчет что-то вроде «эх, ладно» и все смешивает, но не грубо, словно не желая еще больше расстраиваться.