В прятки с «Прятками» (СИ)

Впрочем, ничто особо не менялось, он и не спрашивал меня, чего я хочу. Не больно ли? Нравится? Не страшно? И если я сама тогда еще не понимала, то, кажется, Эрику было плевать. Он всегда был ожесточенный. Всегда поступал только так, как он хотел, а потом старался сделать вид, будто ничего не произошло. Те же холодные глаза, та же, презрительно вздернутая вверх губа, то же хмурое, непроницаемое выражение лица, та же отстраненность. Равнодушный. Надменный. Насмешливый. Гневный. Желающий унизить, обидеть, оттолкнуть. Отдалить от себя подальше. Не позволить стать кем-то важным. Нужной. Словно скопившееся в нем страшное отчаяние, не находило более мягкого проявления. А последнее время, лидер, вообще, не слишком-то воспринимал меня за живое существо. И все равно, вопреки всему, я тянулась к нему снова, разглядев в Эрике того, кто именно был необходим мне. И сейчас тянусь, уже не надеясь на понимание и взаимность. Опять. Это правильно и так естественно, потому что — люблю… И, кажется, что умереть легче, чем разлюбить его.

Но, что дальше? Снова видеть затуманенные яростью серые глаза, снова выслушивать брошенные безо всякой жалости оскорбления и гадости к каждому слову, или обращенному к нему вопросу, снова наблюдать за тем, как любое мое действие, вызывает неприятную ухмылку на его губах, гнев, ожидая очередного удара? Снова смотреть, как он убивает? Испытывать боль, которая слой за слоем накладывалась на старую. Снова бояться его самого, существуя в скорлупе страха? Бояться быть рядом и бояться отпустить что-то едва уловимое, особенное, что всегда было в нем. Простить не так уж и сложно, гораздо сложнее научится доверять заново. А я ж, да с довольной улыбкой на те же грабли. Парам-пам-пам!

Хотя, если подумать, то наличию столь паршивого отношения к себе, была виновата именно я сама, принимая его таким, какой он есть, да так не сумев понять, как именно Эрик относится ко мне. Кто я для него? Это непонимание сводило с ума. Ведь от этого мужчины отчаянно хотелось того, чтобы он считал меня своей женщиной, а не куклой, чтобы стало, наконец, ясно, что я нужна ему. Да, хотелось. Но всё в прошлом. Эрик сам сказал, что ему не нужна «мелкая и жалкая в своей наивности дрянь»… Пусть будет в прошлом. Тогда ведь точно больше ничего не разрушится внутри и не станет еще хуже и больнее на душе, покрывающейся новыми шрамами, которые никогда уже не затянутся до конца. Наверное. И, тем не менее, он вытащил меня из бойни. Не бросил в Отречении под моделированием, погибать под огнем, а забрал с собой. Увез подальше от Сэма, с какого-то волшебного хрена разыскивающего меня, так и непонятно зачем. Моя кровь — ключ к каким-то экспериментам? Бредятина-то какая! Спас сегодня от мерзких ублюдков…

Помотав головой, чтобы выбросить оттуда навязчиво полезшие невеселые мысли о том, что Эрик является не менее для меня смертельно опасным, чем кто-либо еще, наткнулась на его упрямо изучающий взгляд, с которым он интересовался, каким образом я оказалась в городе. Прояснили. Ни хрена не прояснили! И, печально было осознавать, но, кажется, не особо мужчину волновало, что со мной происходило эти две недели.

— Воровка, значит, — презрительно выплюнул Эрик на то, что после длительной голодовки и потаскушкам по лесам, обессиленная, изможденная, я посмела слопать несколько галет… Я аж разозлилась, изо всех сил не подавая вида. Воровка? Прелестно, бл*дь! Ну да, это же всего лишь я! Какой ты милый, сукин сын, впрочем, как и всегда. Приз зрительских симпатий обеспечен.

— Думай, что хочешь. Ты, вообще, можно подумать, ангел во плоти. — какого черта, кажется, будто он опять меня подкалывает, как в старые добрые времена, хотя я точно знаю, что это не они. Но Эрик лучше, чем пять «Вольников», этого не отнять. — А ты как оказался у того сарая? Вот уж никогда не подумала бы, что спасение придет в лице того, кто совсем недавно хотел застрелить.

— Я не хотел. — Что-то в нем совершенно явно изменилось с того момента, как дуло его пистолета смотрело мне в лицо. Взгляд его спокойный и прямой, нет в нем… той темной тучи, что преследует меня вот уже последний месяц. Что это? Раскаяние? Да неужели? В монстре проснулась совесть?

— Но все для этого делал, — не забываю напоминать ему, вдруг у него опять что-то с памятью. — Что опять с тобой случилось, что ты из убийцы превратился в благородного рыцаря?

— Я не хотел тебя убивать в бункере. Ясно? — кажется он снова начинает заводиться, в голосе явно проскальзывают раздражительные нотки, но также видно, что мужчина старается держать себя в руках. Ну надо же, это на него побег так подействовал? Или… смерть Ворона? Сердце в очередной раз сжалось и под ложечкой тоскливо заныло. Черт, как же тяжело об этом думать! — Если бы хотел, убил бы уже очень, очень давно. — он замолчал, буквально, на полуслове, и присматривается ко мне, будто спрашивает: «Ну что тебе сказать? Все как есть?»