В прятки с «Прятками» (СИ)

Поезд начал замедляться, а я бросилась отодвигать дверь. Ветер ударяет в лицо, заставив захлебнуться кислой вонью старого пожарища и чего-то еще. Сразу не объяснить. А потом перед взором вырастают покосившиеся и закопченные остовы каменных стен. Я замираю. Эрик молчит. Из груди рвется тихий стон, словно смертельно раненный зверек, по спине волнами пробегает противная дрожь, и я закрываю ладонью рот. Слезы подступают к глазам, если меня сейчас прорвет… Обгорелые останки, развалины, перекореженная груда блоков и бетона, черные, обугленные, обожженные языками безжалостного пламени, полуобвалившаяся, зияющая выбитыми оконцами ранее стеклянная крыша — вот и все, что осталось от штаб-квартиры. От моего дома, который уничтожили. Ведь другого у меня и нет… Проклятье! Под ребра протискивается мрачная безысходность. Ничего тут и никого не осталось… Вокруг царит запустение и хаос. Бесстрашные безнадежно рассыпаны по городу, разобщены. Нет больше никакого Бесстрашия… но оно часть меня, часть моей жизни.

— Чем же они так… взрывчаткой? — сипло роняю я, душа просто в комочек свернулась. Эрик напряженно разглядывает закопченые остовы стен, гоняя желваки по скулам. Злится. — На месте Ямы — одно крошево и обломки камней, как и на месте Отречения. Они уничтожили две фракции…

— Ты еще не знаешь, — начал мужчина, пристально глянув на меня так, словно я возьму сейчас и грохнусь навзничь. И выдохнул, — три фракции. Дружелюбие сровняли с землей, раскатав драгстерами в поисках бесстрашных.

— Что? — Воз­дух с прис­вистом ушел из лег­ких… ды­шать, глуб­же ды­шать. Еще глу­бокий вдох. — Нет… — а сердце болезненно защемило, и в глазах поплыло яркими, ослепляющими обрывками, среди которых мелькают знакомые лица друзей, родных и близких, для которых меня, наверное, больше не существует. Обрывки из моих надежд и счастливой жизни, которые отняли. Обрывки из прошлого, собранного и окутавшего в одно долгожданное полотно безумия, которое накрывает меня с головы до ног, словно пытаясь отгородить и защитить от всего, что произошло.

А потом обрывки, вновь исчезают, превращаясь в руины, испещренные золой и пеплом… Я смотрю на них, и будто кожу жжет, что пришлось зубы стиснуть от отчаянной злости на весь тот полнейший крах, что творится в моей жизни. Они забрали у меня все, без остатка. И это жестокая явь! А что будет дальше? Только вечное бегство, страх и отчаяние. Никакого будущего. Неужели для нас и впрямь нет больше надежды?

Грохот выстрелов, режущих своеобразный от пожарища воздух, прозвучал настолько внезапно, что я просто не успела ничего понять и увидеть, кроме огромной фигуры, схватившей меня в охапку, укрывая от пуль, врезающихся в борт вагона. Черт, снова встряли! Эрик, затолкав меня за свою спину, налегает на дверь, закрывая ее. А на меня наваливается просто невозможная усталость, хочется упасть. И глаза закрыть. И чтоб не трогал никто пару дней. Мышцы начинает противно колотить дрожью.

— Эрик, кто это был, ты видел?

— Вольники, — взрыкнул мужчина, оттаскивая меня к противоположной стене вагона, подальше от окон. Крошка стекла рассыпается брызгами по полу, пули поганят обшивку, вгрызаясь в нутро состава. — Я же говорил, что они вокруг штаб-квартиры ошиваются. Мы слишком привлекли внимание, надо уходить из города. Тебя нигде не задело?

— Нет, — я морщусь от вспыхнувшей боли в подвернутой ноге, сползая на пол и охая. В глазах у меня на мгновение темнеет. — Похоже, спасать меня, опять входит в твою привычку!

— По-моему, не самый плохой вариант. Или ты против? — прищурился он, а сквозь сжатую линию губ, вдруг, дрогнула скупая улыбка. Не ухмылка, пестрящая презрением, окатывающая меня почти все время нашего знакомства, а очень-очень знакомая улыбка, почти настоящая, которой я уже давно не видела.

Какого это, уживаться с двумя борющимися сущностями в одной оболочке: светлой — человеческой, и тёмной, как полуночный сумрак, захватывающий изнутри? Сможет ли он, в самом деле сдерживать себя, не знаю, но хочется надеяться. А что мне еще остается-то… я и верю, и не верю, но стараюсь понять и принять его даже таким. Ведь еще не поздно, раз Эрик осознает в себе ту грань, за которой живет монстр. Он чувствует, ощущает… В конце концов, он не виноват, что оказался под влиянием эксперимента.