В прятки с реальностью (СИ)

Тобиас берет грузовик из корпуса и едет в Отречение. Позади потрясение от потери, отрицание смерти, ненависть и злость на тех, кто еще жив. В прошлом остался разговор с Калебом, и Юрайи больше нет. Там же осталось оцепенение, практически заторможенность, когда он почти ничего не чувствовал и не воспринимал, потом наступил период острой боли, когда не хотелось жить, было так больно, что не хотелось даже открывать глаза.

Сейчас уже Итон ничего не чувствует, кроме отупляющего сознание ощущения потери и собственной ненужности. Зачем дальше пытаться как-то из этого карабкаться, когда… все и всё напоминает о ней. Когда на что ни натыкается взгляд, все сочится тоской и безысходностью невосполнимой потери…

«Она не хотела оставлять тебя», — сказал ему Калеб. Но она оставила. И теперь нужно как-то с этим жить. А нужно ли?

Вскоре высохшая трава, снег и земля под шинами его грузовика сменяется тротуаром сектора Отречения. Улицы все те же, и парень, не задумываясь, почти на автомате, идет по знакомым местам. Останавливается около дома, возле знака «стоп», с потрескавшейся центральной дорожкой. Его дом. Он поднимается через переднюю дверь и вверх по лестнице, его физическая оболочка совершает какие-то действия, но он не отдает себе в этом отчета, будто сознание специально отгораживает его от этого мира. Все чувства притупляются, и жить так с каждым днем все невыносимее.

Тобиас прижимает ладонь к панели, закрывающей зеркало наверху, и отталкивает ее в сторону. Отражение не нравится ему, но сознание фиксирует это скорее по инерции, сейчас ему плевать как он выглядит. Он провел последние несколько дней где-то между сном и явью, был не в состоянии прийти в себя хоть на какой-то более или менее долгий срок.

Привычные действия, знакомый с детства звук машинки для стрижки волос, вгрызающейся в волосы. Размеренные движения, отточенные и возвращающие в то время, когда боль носила совсем другой характер и имела привкус страха и тревоги. Но не было в той боли того удушающего онемения, разрушающей тоски и желания прекратить страдания немедленно и разом.

Пытаясь сконцентрироваться на ощущении покалывания и зуда на коже там, куда падают остриженные волосы, чтобы разъедающая душу горечь не утянула вновь в состояние на грани бытия, он проводит рукой по короткому ежику — проверить достаточно ли гладко все получается. Гладко. Как и всегда. И проверять не нужно было, он научился всему сам, когда еще был маленьким.

Облокотившись на стену, уперев руки по обе стороны зеркала, глядя в синие, полные уныния глаза, под которыми залегли предательские тени усталости и недосыпа, Итон рассматривает себя, машинально фиксируя детали своей внешности, край татуировки — пламени Бесстрашных… Не каждому дано пережить потерю без последствий. Не каждый в состоянии с этим справиться, тем более, когда есть соблазн избавить себя от этого сжигающего изнутри горя. Не помнить. Тех самых околдовывающих глаз, меняющих свой цвет от серого до зеленого в зависимости от освещения, а бывало так, что и от настроения. Чуть смущенной улыбки, когда она смотрела на него. Дерзкого выражения лица, когда перед ней стояла задача, и ее было нужно выполнить любой ценой. Невольно изгибающегося под его ласками тела, открывающегося ему навстречу, только ему и никому другому, сначала робко, а потом все увереннее, смелее…

Любовь, вспыхнувшая между ними, подобно пламени Бесстрашия практически в одночасье, оказалась грубо прерванной, будто на костер плеснули ведро воды, и остались только обреченно шипящие угли, не имеющие возможности разгореться вновь, и темная, пачкающая все на своем пути зола, пепел, превращающийся в небытие. Любовь, которая могла дать плоды, несла с собой созидание, а оказалась кровоточащей раной, и ничто не сможет эту рану залечить, затянуть… кроме сыворотки памяти.

Тобиас крутит в руках ампулу, видит в ней свое спасение. Он был готов ко всему, что могла принести с собой их связь с Трис, готов был мириться с ее невозможно упрямым характером, порой уступая ей, порой убеждая, но всегда находить компромиссы, соглашаться и, притягивая ее к себе за плечи, пресекать дальнейшие споры поцелуем. Ради нее он готов был переступить через свои отреченные привычки и обнимать ее где угодно, когда угодно, потому что нет ничего слаще поцелуя — ее поцелуя, за который, только один, пусть даже мимолетный и короткий, он готов сейчас отдать все, что у него есть.

Последний луч закатного солнца касается его руки, и ампула призывно блестит, обещая спасение и полноценную, хоть и скучную, размеренную жизнь. Он не хочет больше быть Тобиасом Итоном, и уж тем более не хочет быть Четыре, инструктором, полюбившим неофитку, девушку, которая нашла в себе мужество перейти из Отречения в Бесстрашие и в одиночку выступить против несправедливости этого мира. Трагедия заключается в том, что несправедливость распространяется на все, если уж она вступила в свои права, и оставит за собой не один труп и не одну покалеченную жизнь…