В приисковой глуши

— Да, видите ли, я в некотором роде женатый человек.

Учитель встрепенулся.

— Как, вы женаты? Неужели?

— Видите ли, это тоже вопрос. Я такой же женатый человек, как и сирота, то есть все это неверно и неизвестно.

Он помолчал, продолжая счищать крошки.

— Я был моложе, чем вы теперь, да и она была не старше. Но она знала гораздо больше меня, а уж что касается чтения и письма, то в этом, скажу вам, она собаку съела. Вы бы в восторг пришли, м-р Форд.

И опять он замолчал, точно все высказал, так что учитель нетерпеливо спросил:

— Да где же она теперь?

Дядя Бен медленно покачал головой:

— Я ее не видел с тех пор, как оставил Миссури, вот уже пять лет тому назад.

— Но почему же это? В чем дело? — настаивал учитель.

— Да видите ли, как вам сказать… я убежал. Не она, знаете, убежала, но я убежал и поселился здесь.

— Но почему же? — спрашивал учитель, с безнадежным удивлением глядя на дядю Бена. — Что-нибудь случилось? Что же именно? Разве она…

— Она была ученая женщина, — сказал внушительно дядя Бен, — и все признавали ее за ученую. Она была вот такого роста, — продолжал он, указывая рукой расстояние средней высоты от пола. — Невеличка и смуглолица.

— Но должна же была быть у вас причина бросить ее?

— Мне иногда кажется, — осторожно отвечал дядя Бен, — что в некоторых семьях в крови — состоять в бегах. Вот моя матушка убежала с посторонним человеком, вот и я убежал. А в чем еще больше сходства, так это, как папенька мог получить развод с маменькой, так и жена могла развестись со мной. Да она почти что и развелась. Только вот на этот счет существует некоторая неопределенность.

— Но как же вы можете находиться в этом сомнении? Или теперь, когда у вас есть деньги, вы собираетесь разыскать ее?

— Я собирался поискать ее.

— И вернуться к ней, если найдете ее?

— Я этого не говорил, м-р Форд.

— Но если она не развелась с вами, то вам следует это сделать… если я хорошо понял ваш рассказ, потому что, по вашим собственным словам, более беспричинного, бездушного и вполне неизвинительного бегства, чем ваше, я и не знаю.

— Вы думаете? — сказал дядя Бен с досадной простотой.

— Думаю ли? — повторил м-р Форд с негодованием. — Каждый так будет думать. Никто не может думать иначе. Вы говорите, что бросили ее, и соглашаетесь, что она ничем этого не заслужила.

— Нет, ничем. Говорил я вам, м-р Форд, что она умела играть на фортепьяно и петь?

— Нет, — коротко ответил м-р Форд, вставая с нетерпением и шагая по комнате.

Он был почти убежден, что дядя Бен опять обманывает его. Или под покровом напускной простоты он был безусловный эгоист и бессердечный человек, или же говорит ему идиотическую ложь.

— Мне жаль, что я не могу ни поздравить вас, ни выразить свое соболезнование относительно того, что вы мне только что рассказали. Я не вижу никакого извинительного повода к тому, чтобы вам не разыскать немедленно жены и не загладить своего поведения. И если вы желаете знать мое мнение, то по-моему это гораздо более почтенный способ применения вашего богатства, нежели вмешательство в ссоры соседей. Но уже поздно, и я боюсь, что нашей беседе пора положить конец. Я надеюсь, что вы обдумаете, что я сказал, и, когда мы снова увидимся, примете иное решение.

У дверей школы м-р Форд нарочно позамешкался, чтобы дать время дяде Бену объясниться или оправдаться. Но тот не воспользовался случаем, а только сказал:

— Вы понимаете, что это секрет, м-р Форд?

— Разумеется, — ответил м-р Форд с плохо скрываемым раздражением.

— О том, что я в некотором роде женатый человек.

— Будьте спокойны, — сухо отвечали, учитель, — у меня нет ни малейшей охоты болтать об этой истории.

Они расстались: дядя Бен, более чем когда либо приниженный, невзирая на свое богатство, а учитель более чем когда либо сознающий свое нравственное превосходство.

II.

Религиозная точка зрения, с какой м-с Мак-Кинстри смотрела на цивилизованные стремления своего мужа, не была вполне чуждой человеческих страстей.

Эта сильная, честная натура, отказавшаяся от женственной прелести единственно лишь из чувства долга, теперь, когда этот долг перестал, по-видимому, цениться, искала убежища в своей давно позабытой женственности и в тех бесконечно мелочных аргументах, ресурсах и маневрах, которыми располагает женщина.

Она чувствовала странную ревность к дочери, которая изменила натуру ее мужа и вытеснила традиции их домашней жизни; она ощущала преувеличенное пренебрежение к тем женским прелестям, которые не играли никакой роли в ее собственном семейном счастии. Она видела в желании мужа смягчить дикую суровость их привычек только слабую уступку силе красоты и наряда — унизительное тщеславие, которое ей было чуждо в их борьбе за пограничное главенство — которые не могли даровать им победу в житейской борьбе.

«Локончики», «оборочки» и «бантики» — никогда не помогали им в их странствиях по равнинам, никогда не заменяли острого зрения, тонкого слуха, сильных рук и выносливости, никогда не ухаживали за больным и не перевязывали раненых.