В провинции, у моря (СИ)

Короче – мать больше с постели не вставала, потом и тетя Ксения померла у себя в Скадовске, квартирные деньги растаяли, пенсия по инвалидности была ничтожной, словом, пришлось Мише стать сиделкой при матери. В школе его перевели на экстернат, учителя приходили иногда к нему домой, ЕГЭ он сдал и даже неплохо, но ни о каком институте или университете и речи быть не могло. Миша после школы окончил Интернет-курсы и стал айтишником и, к своему удивлению, – довольно успешным, начал даже неплохо зарабатывать, не отказывался и хакернуть, но деньги и тратить было особо не на что: он жил, привязанный к своей малюсенькой квартирке и к матери, которая застряла между жизнью и смертью и в таком положении провела несколько бесконечных для Миши лет. А три года назад мама умерла. Михаил нашел работу в фирме, для которой локация работника не имела значения, по наводке одного виртуального приятеля переехал в Болгарию, в Поморие – попробовать пожить «в глухой провинции у моря». А тут ковид грянул, он и застрял здесь, впрочем, нисколько об этом не жалея. Квартиру в Москве он сдавал, зарабатывал неплохо, снимал студию с видом на море и собирался в обозримом будущем ее купить. Увлекся рыбалкой и ходил каждое утро на пирс. Познакомился с веселым дядькой Петровичем, который ему много передал рыбацких, как теперь говорят, «лайфаков». Петрович любил поговорить, а Миша – послушать. Особенно Николай любил рассказывать байки из своей полицейской жизни, в которых выглядел прямо благородным шерифом или доблестным ментом из сериала «Убойная сила». Лысый дедок, Семен, однажды спросил: «И что никогда ты никого не бил и не мучил?»

–– Не, мучить-не мучил, ну а стукнуть для острастки приходилось, – ответил Петрович. – Эти же оппозиционные придурки и прошмандовки сами напрашиваются, как дразнят. А потом еще права качают. Помню как-то одну бабу легонько толкнул, она на жопу брякнулась, так потом две манды приходили, требовали ущерб компенсировать – мол, кошелка того, концы отдает, мать-одиночка туда-сюда, несли всякую срань небесную.

–– А ты что? – поинтересовался Семен.

– Я что? Выпер этих убогих за дверь, пусть на паперти побираются. Раскатали губу! Если всякому давать – поломается кровать, – Петрович довольно заржал, он вообще любил посмеяться над собственной шуткой-прибауткой. – Тем более что распиздяйки эти наверняка бабулю лохматили, пытались просто на деньги развести

Михаил слушал веселого дядю Петровича со все нарастающим ужасом.

–– А когда это было?

–– Чего было?

–– Ну случай – с этой…, с бабой этой?

–– А я помню? Когда-то, весной вроде – когда эти пидорасы свои марши и хороводы водили, ну, когда их еще всех не перещелкали да не пересажали. Ты тащи давай, клюет у тебя, – кивнул он Мишане.

Михаил в это утро ушел с причала раньше, в голове все звучал рассказ компанейского мужика Петровича. Хорошо, что тогда ночью ему пришлось работать, а то заснуть бы все равно не смог.

Утром погода сильно испортилась, стала совсем осенней, но Михаил все же одел дождевик и вышел на набережную проветрить голову.

На волнорезе он увидел одинокого Петровича в дождевике и, сам не зная зачем, подошел к нему. Ему все же хотелось, чтоб Петрович узнал, что он походя погубил жизнь его матери, да и у него, Мишани, отнял столько лет нормальной молодой жизни. Узнал, ну и устыдился что ли, раскаялся.

Николай радостно его приветствовал, сказал, что только истинный рыбак приходит к морю в любую погоду, даже и без особой надежды на улов.

–– Петрович, – с заминкой начал Михаил, – а вот ты вчера рассказывал про эту женщину, которую ты толкнул, а потом приходили к тебе говорили, что она того, в тяжелом состоянии…

–– А ты чего заинтересовался судьбой той кошелки старой? Ты что, этот, как его –геронтофил что ли? Небось, параличных старух особо сладко трахать, а Мишаня, – Петрович стоял к нему лицом и, как всегда, смеялся собственной шутке, тряс брылями на мокром лице, живот-арбуз подпрыгивал под дождевиком. Михаила вдруг залила такая волна жгучей ненависти к этой полицейской скотине, что он со всей силы вдарил кулаком по смеющейся роже.

Петрович покачнулся, нога его заскользила по мокрому бетону пирса, он замахал руками, пытаясь удержать равновесие, но рухнул плашмя вниз на камни. Мишаня постоял пару минут в полном оцепенении, потом мелкими шажками подобрался к концу волнореза. Вода внизу была окрашена красным, но море быстро разбавляло кровавый цвет, превращая его в нежно-розовый, а потом и вовсе серый и пенистый, как все вокруг. Петрович лежал там внизу на камнях, лицо было полностью закрыто дождевиком, который с каждой волной поднимался крылом из пучины. Вызывать скорую было пустым делом. Мишаня оглядел безлюдный пирс и пляж и неуверенно поплелся назад к выходу на набережную.