В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории

Еще раньше, чем в произведения словесности, проромановские мифы проникают в песенное народное творчество. Так в 1616 году встречается упоминание о песне, посвященной царице Анастасии Романовой^{30}. Несомненно, она создана значительно раньше. Известны по крайней мере две песни, в которых фигурирует Анастасия. В первом произведении «Гнев Ивана Грозного на сына» более важную роль, чем Анастасия, играет ее брат Никита Романович — отец Федора-Филарета, дед будущего царя Михаила. Сюжет песни сводится к тому, что царевич Иван донес своему отцу Ивану Грозному на брата Федора, якобы пожалевшего новгородцев и прочих царских изменников. Разгневанный государь велел Малюте Скуратову казнить царевича. Прознав про замысел царя, Анастасия поспешила к брату Никите Романовичу, который прогнал годуновского тестя Малюту и спас жизнь Федору.

Фабула имеет мало общего с реальностью. Анастасия не дожила до опричных репрессий и не имела возможности лицезреть кровавые подвиги Малюты Скуратова. Но, как известно, из песни слов не выкинешь. Любопытно, что Никита Романович безымянными авторами представлен не только человеком действия, но и человеком мечтания. Раскаявшийся в своем гневе Грозный желает дать награду спасителю царевича, на что Никита Романович отвечает:

А дай мне вотчину Микитину,
Чтобы слыла-была вотчина Микитина
Отныне и довеку:
Кто коня угонит, в мою вотчину ушел бы, —
Того и Бог простит;
Кто жену уведет чужую, в мою вотчину ушел бы, —
Того и Бог простит;
Кто голову убьет, да в мою вотчину уйдет, —
Того Бог бы простил^{31}

.

Романов мечтает не о тривиальном земельном наделе, а об утопии, территории всепрощения, где каждый гонимый вправе рассчитывать на спасение — небесное и земное. В эпоху отмены Юрьева дня, роста податей и повинностей, дороговизны и всевозможных притеснений, слова, вложенные в уста песенному Никите Романовичу, находили живой отклик не только в сердцах конокрадов, душегубцев и блудодеев. Смерть же царицы Анастасии фантазия сказителя превратила во вселенскую катастрофу — «порушение веры православной». Умирающая царица наказывает мужу быть милостивым ко всем — от бояр и князей до крестьян. Но когда Анастасия заклинает царя Ивана не жениться на Марии Темрюковне (второй жене Грозного, чьи родственники — как, впрочем, и сами Романовы — были причастны к учреждению опричнины), тот убегает во гневе. Анастасия умирает в одиночестве.

А преставилась царица благоверная,
Порушилась наша вера православная^{32}

.

Так в песнях и былинах уже реализовалась нехитрая концепция «Хронографа 1617 года»: все хорошее в царствование Грозного исходило от Анастасии, все плохое началось после ее кончины и прекратилось только после воцарения ее внучатого племянника Михаила Федоровича Романова. Но летописи — достояние узкого круга книжников, а песни имеют хождение среди простонародья. Слухи, перекатываясь через торжища и кабаки, застывали в поэтической форме, сеяли в умах убеждение в человечности Романовых и коварстве Годунова, удобряя почву для торжества родичей покойной царицы.

Легенда о спасении царевича Димитрия родилась среди других слухов, инспирированных партией Романовых, но она оказалась самым грозным оружием в борьбе с Годуновым, утверждая неблаговластие нового режима. Борис пытался закрепить свой триумф шумными публичными действами, демонстрациями горячей взаимной любви нового правителя и его подданных. Но суетливость царя и его верного помощника патриарха Иова только подтверждали правоту страшных разоблачений. Волеизъявление участников Земского собора, нарекших в 1598 году Годунова самодержцем, оказывалось нелегитимным, когда тысячи шепотков сливались в единый голос Земли, осуждавший греховное зачатие годуновской власти. В глазах толпы первый самозванец — сам Годунов, человек, который назвался тем, кем на самом деле не являлся, который обманным путем занял чужое место. Вот почему одно только известие о явлении Димитрия — «природного» царя — превращало Годунова из самодержца, призванного на царство по воле Земли, в подлого и жалкого узурпатора.