В пургу и после

Бурков приехал на Север не потому, что поверил чужим байкам о легких северных тысячах и о длинных, по полгода, отпусках. Было ему тридцать четыре года, из них пятнадцать лет он мотался по стране и не мог остановиться. Иногда случалось ему вспоминать тетку, вырастившую его, и длинный барак на окраине Харькова, рядом с тракторным заводом, но воспоминания обычно приходили к нему в дороге, когда он только что без сожаления оставлял один город и всей душой рвался в другой, веря, что там ему будет лучше.

В Хатанге Бурков появился во время навигации, устроился работать грузчиком в порту. Потом навигация кончилась, последний пароход ушел к устью Хатанги-реки, торопясь выбраться до ледостава, и можно было собирать манатки, чтобы поискать себе местечко потеплее, но Бурков не торопился. Получив расчет, он целыми днями слонялся по поселку, от рыбзавода до аэропорта, везде расспрашивал про заработок и про условия работы. Кадровики наперебой уговаривали Буркова, обещали золотые горы, а он уклончиво отмалчивался и шел дальше. От гидрографов — к геологам, из рыбкоопа — в морской порт… Чуть было не согласился поработать до весны кочегаром в котельной узла связи, да тут прямо к нему в общежитие пришел молодой начальник ПМК — передвижной мехколонны — и уговорил идти к нему плотником. Бурков для виду поломался, выторговал себе меховую спецодежду (прочим работягам были положены ватные климкостюмы) и подписал договор на три года. Цену всякому договору Бурков знал, от подъемных отказался. Денег у него пока хватало, и связывать себя по рукам и ногам он не хотел. Договор же, за который не получены подъемные, можно порвать в любую минуту, рассудил Бурков и в тот же вечер перетащил свои пожитки из общежития морпорта в гостиницу. ПМК только-только организовывалась, жилья своего не имела.

До снега Бурков вместе с тремя другими плотниками собирал щитовые дома. Работа была как на материке — от звонка до звонка, с восьми до пяти, а после работы, хоть спирт глуши, хоть на стенку лезь, делать нечего. И вскоре Бурков затосковал. Ни с кем из плотников он не сошелся — то ли потому, что с детства был замкнутым человеком, то ли потому, что не хотел выпивать с ними по вечерам. Хотелось ему поговорить с кем-нибудь про свою жизнь, хоть с молодым начальником ПМК, казалось, что он поймет. Но начальник в гостинице появлялся редко, носило его в те поры по всему Таймыру, заключал договоры с колхозами, получал авансы, на которые покупал технику и стройматериалы, которые в следующую навигацию должны были забросить сюда.

С тоски Бурков купил себе одноствольное ружье и по воскресеньям ходил с ним за реку охотиться на куропаток. Черноуски людей не боялись, подпускали близко, и убивать их Буркову не было никакого интереса. Попробовал ставить петли на зайцев, в первый раз ничего не поймал, зато на следующее воскресенье, проверив снасти, вытащил сразу шесть окоченевших беляков, и эта охота ему быстро наскучила. Зайцев он отдал на закуску своим соседям по номеру, шкурки за бесценок сдал агенту рыбкоопа, скупавшему пушнину.

В тесной комнатушке агента по пушнине Бурков и познакомился с Никифором Поротовым. Низенький, кривоногий долганин, хитровато поблескивая глазками, сдавал агенту шкурки соболей и черно-бурых лисиц, не переставая расхваливать свой товар. При этом он смешно причмокивал языком и заискивающе улыбался. Мимоходом оглядев заячьи шкурки, принесенные Бурковым, долганин укоризненно сказал:

— Петля ставил жесткий, мех попортил, ай-яй-яй… Снимать шкурку не умел? Ай-яй-яй…

— Я не охотник, — пробурчал в ответ Бурков. — Плотник я…

— Иде работаешь? — спросил долганин, мгновенно становясь серьезным. — Аэропорт работаешь? Морпорт?

— В Пэ-эм-ка, — нехотя ответил Бурков.

— Много получаешь? — не отставал колхозник.

— Хватает.

— А машину знаешь?

— Какую еще машину? — недовольно пробурчал Бурков, не понимая, куда клонит хитроватый долганин.

— Всякую… Мне в колхоз нужен механик. Лисичкам на звероферме свет нужен. В правлении свет нужен. Бульдозер стоит, никто не работает.

Едва получив от приемщика пушнины деньги и квитанцию, колхозник потащил Буркова в столовую и там, распив бутылку перемороженного мутного вина, они договорились, что через неделю долганин приедет за Бурковым, и если он до того времени не передумает, то поедет в колхоз жить и работать.

Велико же было удивление Буркова, когда в следующий вторник, выходя из гостиницы, чтобы идти на стройку, он увидел оленью упряжку и Никифора Поротова, невозмутимо покуривавшего на ступеньках гостиницы. Буркова он приветствовал как старого знакомого:

— Иван! Олешки ждут!..

Бурков крякнул, повернулся и пошел в гостиницу писать заявление об уходе. Меховую одежду он все же оставил себе, вычли за нее из зарплаты при расчете.