В пургу и после

Она подобрала со стола былинки, увядшие лепестки, положила их на ладонь и поднесла к лицу.

Пахло весной, настоящими ландышами. Запах был ничтожный, почти неразличимый, как запах духов из флакона, разбитого много лет назад.

В ПУРГУ И ПОСЛЕ

Уже далеко позади остались четыре бочки, обозначавшие конец взлетной полосы, а самолет все бежал по озеру, бился лыжами о лед, тяжело подпрыгивая на снежных заносах; мотор отчаянно ревел на самой высокой ноте, силясь вытолкнуть перегруженную машину в воздух, и пологий берег быстро приближался, и казалось уже — все, точка, кранты! — но в это время «Аннушка» из последних сил взвыла, жалобно и протяжно, подпрыгнула, оторвала хвостовой костыль и пошла, пошла вверх, едва не цепляя лыжами заснеженные верхушки хилых лиственниц, окружавших озеро, на бреющем полете тяжело вошла в опасливый вираж, легла на курс, и через несколько минут ее бортовые огни растаяли в прозрачной кисее ранних ноябрьских сумерек.

Стало тихо.

Сняв шапку, Зыбунов вытер тыльной стороной ладони мелкие бисеринки пота, выступившие на лбу, и тут только заметил, что в кулаке у него стиснута сломанная сигарета, которую он так и не прикурил. «Ну уж, к черту! В следующий раз, проси не проси, рисковать не стану. Уговорили дурака загрузить лишних три центнера — обойдется, обойдется!.. Фига с два! Взлететь не могут, тоже мне пилоты… А случись у них что с мотором?..»

От этой мысли по спине пробежал такой жуткий холодок, что Зыбунов зябко поежился, хмыкнул и еще раз посмотрел в ту сторону, куда улетел самолет. Сбоку над редким лесом вставала ущербная луна, окруженная мохнатым ореолом, — видать, к пурге, машинально отметил Зыбунов. Пилоты, верно, долгосрочный прогноз имели, вот и торопились план по тонно-километрам скорее нагнать, аккурат трех центнеров не хватало. Теперь в Москву полетят, отдыхать…

Зависти к пилотам Зыбунов все же не испытывал, сам видел, что работа у них — не мед. Сразу после училища гонят в сельхозавиацию. «Над полями да над чистыми!..» Одно слово — химия. Или бабок с кошелками на базар возят. Потом на Север прилетают, за романтикой. Ну и получают полной мерой — тонну соли туда, полторы тонны рыбы обратно, мясо, запчасти, давай, давай, не забудь почту прихватить, вылет разрешаю, эшелон 24-й, выход из зоны сообщите, посадку разрешаю, до полосы — километр. Про них все думают, что они герои, а на самом-то деле диспетчеры их по локатору, будто малых детей за ручку, над Таймыром водят, и все геройство. Извозчики…

Мороз остудил голову, щипнул за кончики ушей. Швырнув сигарету под ноги, Зыбунов нахлобучил шапку и побрел к избушке, в окне которой тепло подрагивал желтый огонек семилинейной лампы. Аккумуляторы, согласно инструкции, берегли для рации.

Всякий раз, проводив самолет, Зыбунов обходил избушку со стороны, украдкой заглядывал в окно, чтобы воочию убедиться — радистка Валя сидит в своем углу, а Михаил, грузчик, на своих нарах, читает.

Еще в самолете, когда они втроем летели на это озеро оборудовать посадочную площадку, грузчик не понравился Зыбунову. Какой-то он был… непонятный. Наголо бритая голова, и на лице вдруг черная как смоль густая борода. Разве нормальный человек додумается до такого? Да что с него возьмешь? Р-романтик… С виду он тихий, но за ним нужен глаз да глаз. Романтики эти, они, говорят, до баб народ падкий. Языки у них бойкие, любой бабе голову заморочат.

— Вот, значит, борт ушел, — громко сказал Зыбунов, входя в избу.

С жилой половины никто не откликнулся. Зыбунов повесил полушубок и шапку на гвоздь, погрел у печки озябшие руки. Ему показалось, что грузчик и радистка замолчали одновременно с его приходом, а о чем, интересно, они говорили? Уж не о нем ли?

— Пор-рядочек! — с наигранной веселостью сказал Зыбунов. — Делали бы еще один рейс в день, за трое суток со всей рыбой управились бы… М-да… Валя! Что у нас на ужин?

— Как обычно, — тихо откликнулась радистка.

— Значит, опять рыба… Ну, давайте, что ли, поужинаем?

— Рано еще, — подал голос Михаил. — Двух часов не прошло, как обедали. Отдыхай, начальник.

И снова уткнулся носом в свою книжку.

Радистка крутила верньер настройки, в полутемную избушку влетали обрывки джазовых мелодий и бойкий писк морзянки, непонятные голоса иноземных дикторов и истошные крики певцов, от которых дребезжала алюминиевая кружка вместе с положенным в нее — для громкости — наушником.

— Не бережешь аккумуляторы, — незлобиво сказал Зыбунов. Не для ругани сказал, а так, для разговору. Но она выключила рацию.

— Ладно уж, оставь, — разрешил Зыбунов. — Скоро последние известия пойдут. На это — можно. Политинформация…

Снова щелкнул тумблер. Настроив приемник на равнодушный голос диктора, читавшего беседу на сельскохозяйственные темы, Валя подтащила свою табуретку к нарам, на которых лежал Михаил, попросила тихо:

— Миш, ты почитай еще. У тебя лучше получается… На такое дело романтика два раза просить не надо.

В ту же минуту забубнил: