В пургу и после

Касьянов томился от вынужденного безделья, равнодушно поглядывая на экран телевизора. Почему-то принято было считать, что день отъезда у командированного должен быть заполнен до последней минуты, и даже из аэропорта он еще может позвонить в свою контору, чтобы кому-то напомнить, чтобы срочно сделали то-то и то-то или выслали заказной бандеролью чертежи, до зарезу необходимые в каком-нибудь Талды-Кургане или в Кашкадарьинской области. По собственному опыту Касьянов знал, что говорить о недосуге и загруженности работой перед командировкой скорее было принято, а на самом деле беспокойство заканчивалось в тот или почти в тот момент, когда билет на самолет оказывался в кармане рядом с деньгами, выданными под отчет на командировку, а все нерешенные проблемы могут подождать до возвращения.

Ирина позвонила в половине восьмого, когда Касьянов, уже одетый, стоял в прихожей с рюкзаком в руках, но не решался уйти, не дождавшись звонка. С облегчением взял трубку.

— Я, наверно, не пойду сегодня к Валентине, — примирительным тоном сказала Ирина.

— У меня самолет в девять с минутами, — отрубил Касьянов.

— Уже?.. Какая жалость… Я буду скучать по тебе, — неожиданно сентиментально проворковала Ирина.

Затем в трубке послышались чьи-то сердитые голоса, чей-то пьяный крик: «Швейца-ар!..» — Касьянов догадался, что Ирина уже намекнула Парамонову на дополнительную неделю за свой счет, а ее шеф, сориентировавшись в обстановке, тут же поставил машину на платной стоянке и теперь сидит за столиком в каком-то кафе или ресторане, изображая из себя лихого гуляку. Со слов Ирины Касьянов знал о неразделенной любви Парамонова к ней, но она не давала поводов сомневаться в верности Касьянову, скорее всего потому, что разрыв с ним мог быть неправильно истолкован ее знакомыми.

С Ириной у Касьянова тянулось уже три года. Началось в Карелии, где они случайно оказались в одной туристической группе по профсоюзной путевке, на турбазе был вечер знакомства, танцы до утра, глупые шутки массовика-затейника, рассвет над озером и сонный камыш, одна байдарка на двоих; Касьянов старался изо всех сил, так что по вечерам ныли плечи и спина, Ирина одобрительно кричала: «Сарынь на кичку! Полный вперед!» А потом Касьянов простудился и слег, группа ушла по маршруту, оставив его в каком-то районном городке в маленькой больничке, и Ирина, поддавшись непонятному порыву, осталась тоже, махнув рукой на неиспользованную путевку. У них был чудесный июль тогда, в шестьдесят четвертом, и если бы не комары, они обязательно пожили бы в Карелии подольше, по счастливому совпадению у них накопилось порядочно отгулов, можно бы и не торопиться в Москву, но комары прогнали их домой, и все оставшиеся дни отпуска и дни отгулов они не вылезали из квартиры Касьянова, лишь время от времени кто-нибудь из них спускался в гастроном на первом этаже, и все было просто прекрасно, и даже, когда кончились деньги, именно в тот день, Касьянову пришел гонорар из журнала «Знание — сила» за популярную статью об изотопах, а потом приехала Семенова, привезла премию за сдачу какой-то установки, кажется, тогда для медиков делали простенький облучатель, все было здорово, как в кино, а после того безумного отпуска вдруг поссорились, две недели не звонили друг другу; Касьянов не выдержал и приехал на Хорошевку мириться, очень понравился Ирининой маме, она угощала его земляничным вареньем и под непрерывным шиканьем Ирины нудно рассказывала, какой болезненной девочкой росла ее дочь, теперь вот совсем поправилась, окрепла, институт закончила почти с отличием, а в личной жизни не повезло, попался мерзавец, сколько он крови попортил, ох… После примирения все стало спокойнее, привычнее, начались формальности у Ирины — она не была разведена с мужем, он служил на Дальнем Востоке, не то моряком, не то пограничником, письма шли по две недели, в разводе отказывал категорически, умолял приехать к нему, обещал все простить. Когда Ирина показывала Касьянову письма мужа, ему становилось неловко, начинало казаться, что он совершил что-то недостойное и подленькое, даже само чтение этих писем казалось бестактным, но вместе с тем он ловил себя на том, что читать письма ему было просто необходимо, между каллиграфических строк он пытался найти что-то, бросавшее свет на отношения Ирины с мужем, Искал подтверждения ее словам, что только с Касьяновым она почувствовала себя счастливой, и не находил, и еще больше мучался, а в конце решил для себя никогда не писать ей писем, чтобы она не могла никому давать их читать. Развод она оформила лишь год назад, а пойти в загс расписаться так и не собрались, да это казалось не столь уж важным, есть штамп в паспорте или нет. Ирина жила в Нагатине, когда хотела, иногда подолгу, всю весну, например, но рано или поздно она возвращалась к матери на Хорошевское шоссе, где они с матерью занимали две комнаты в коммунальной квартире, но ожидали, что после прокладки нового радиуса метро все эти двухэтажные дома будут сносить, а им наконец предоставят отдельную квартиру.