В пустынях Казахстана

Голубая полоска уже близка, и я начинаю догадываться, что это такое, но мое внимание неожиданно отвлекает изрытая ямами земля. Тут дикие свиньи основательно взрыхлили землю в поисках кореньев. Две крупные свиньи и пять подсвинков оставили на солончаке отпечатки крупных копыт и «коготков». Где же такие большие и заметные звери скрываются на день? Вокруг гладкая, слегка всхолмленная пустыня, и нет на ней ни зарослей густых высоких трав, ни кустов, ни деревьев.

Голубая полоска встретила меня густым ароматом нектара. Это цвели изящные и скромные незабудки, и было их так много, будто кусочек неба опустился на землю.

Незаметно пролетел день. Солнце уходит за холмы, розовое небо постепенно темнеет. Еще гуще синеет далекий хребет Заилийского Алатау. Теперь его белые вершины, покрытые ледниками, стали розовыми потом побагровели и внезапно потухли.

Пробудились жнецы, вышли из гнезда и полились черными ручейками по тропиночке за поспевшими зернами трав. В то время, когда сборщики урожая трудятся наверху, в темных камерах работают лущильщики зерна, освобождая их от оболочки. Носильщики отбросов выволакивают длинные чешуйки зерен пустынного злака и бросают их тут же на холмике вокруг входа. Некоторые из них волокут чешуйки далеко от гнезда по тропинке сборщиков до самой плантации, где происходит жатва, и там, покрутившись, бросают ношу. Кто они, такие несмышленые, и зачем так далеко несут на себе никчемный груз? Сборщики урожая, намерившись выбросить наружу шелуху зерна, понесли ее по привычному и изведанному пути на место жатвы. Привычка, говорят, вторая натура, и отказаться от нее нелегко не только муравьям.

В наступивших сумерках раздались далекие трубные крики журавлей.

Ночью меня разбудил хриплый крик лисицы. Очевидно, животное выражало таким образом свое недовольство появлением человека. Восточный ветер принес со стороны Сорбулака густой запах сероводорода. Дышать стало тяжело и неприятно. К счастью, восточный ветер вскоре пересилил западный — чистый, свежий, ароматный, пахнущий полынью. Запах сероводорода навел меня на мысль о том, что, может быть, обманутые им, и летели к Сорбулаку гамалокопры, скарабеи и другие навозники Когда под знойным солнцем выгорает пустыня, а скот угоняют на летние пастбища Далеко в горы, они, бедные, голодая, летели сюда, уловив этот предательский запах, отдаленно напоминавший их исконную добычу — навоз.

Рассвет совпал с далеким и многоголосым криком чаек. Где-то на другом берегу была их колония Потом с неба полились трели жаворонков и зазвенел от их песен воздух. Чайки неожиданно полетели одна за другой с озера в степь, все в одном направлении — на запад к далеким синим холмам. Вскоре чаек не осталось ни одной. Далеко на горизонте на холмах, будто букашки, медленно ползают тракторы. А за тракторами вьются белые точки. Становится понятным: едва только трактористы приступили к работе, как чайки примчались на пахоту. Здесь отличная пожива — масса почвенных насекомых. Не там ли птицы добывают медведок?

Захотелось побывать у полоски тростников на противоположном берегу Сорбулака. По целине, раскачиваясь на ложбинах, направляюсь туда на газике. Вот наконец и попутная дорога. Полоска тростничков отсюда недалеко, до нее каких-нибудь двести-триста метров. Она тянется вдоль родничка. По нему и дано название этого своеобразного уголка пустыни: ручеек — по-казахски «булак», солончаковая впадина — «сор». В бинокль я вижу за тростничками обширное поле черной грязи, едва прикрытой водой, и на ней множество птиц. Стоят серые журавли, повернули в мою сторону головы. Торчат головки каких-то уток. Их там очень много.

Я поспешно вытаскиваю фоторужье и медленно приближаюсь к этому царству пернатых. Птицы застыли, насторожились. У них нет доверия к человеку, и мне не удается подойти на верный фотовыстрел. Вскоре в воздух поднимается стая журавлей и, слегка покружившись, усаживается у того берега Сорбулака, который я недавно покинул. За ними взлетает табун гусей, выстраивается прямой линией и тянется далеко за горизонт пустыни. Я успеваю их подсчитать: в табуне около сотни птиц! За гусями взлетает стайка уток-отаек и с громкими воплями уносится в сторону. Потом, сверкая большими крыльями, поднимаются крупные пегие утки. Последней покидает место птичьего сборища стайка шустрых чирков.

Мне жаль потревоженных птиц и в то же время радостно, что вот здесь они нашли приют, и никто не тревожит их покой. Идеи охраны природы постепенно проникают в сознание людей, а слово «браконьер» становится бранным.

Но откуда сейчас, в середине июня, в разгар гнездового периода, когда птицы давно уже живут только парами, занятые заботами о потомстве, могли оказаться стаи журавлей, гусей и уток? Кто они — холостяки, отказавшиеся от семейных забот, или, может быть, молодежь, которой полагалось еще год похолостовать, набраться птичьей мудрости, подготовиться к исполнению родительских обязанностей?