В путь-дорогу! Том I

Въ эту минуту всплыло все самолюбіе юноши, какое было въ немъ.

Борису захотѣлось разругать всѣхъ этихъ уродовъ — и старшова и высшее начальство, и послать къ чорту гимназію. Онъ глубоко и болѣзненно чувствовалъ: какое вопіющее противорѣчіе между тѣмъ, что въ немъ живетъ, и всей этой глупой гимназической обстановкой…

Онъ могъ бы безъ всякаго фатовства смѣяться надъ этимъ; но молодость брала свое и не давала еще спокойнаго взгляда.

Борисъ встрѣтился въ сборной съ Горшковымъ и Абласовымъ; они вошли туда въ одно время изъ разныхъ дверей. Въ сборной было совсѣмъ темно, и надо было отыскивать ощупью.

— Нѣтъ, каковы скоты! — кричалъ Горшковъ, — они объ нашихъ носахъ нимало не заботятся. Гдѣ ты, Абласовъ?

— Я здѣсь, — отозвался Абласовъ изъ шкапа.

— А! ты ужъ туда залѣзъ? Боря, и ты вѣдь здѣсь?

— Здѣсь, — отвѣчалъ Телепневъ.

— Ну, что, братъ, смѣшно тебѣ?

— Очень смѣшно…

— Ты все, чай, о томъ сокрушался, что глупо кончилось? Очень, братъ, пошло, такъ пошло, что изъ рукъ вонъ! Да главное — ѣсть хочется!.. Что ты тамъ возишься, Абласовъ?

— Да калоши куда-то засѣли… — отвѣчалъ серьезнѣйшимъ тономъ Абласовъ, шаря по полу…

— Коли не найдешь, произведемъ гвалтъ. Къ Егоркѣ махнемъ. Нашелъ-ты, наконецъ, калоши, а?

— Нашелъ. Ишь, проклятыя, подъ четвертымъ классомъ очутились…

Борисъ вышелъ съ Горшковымъ и сказалъ ему тихо:

— А мнѣ, братъ Валерьянъ, завидно на тебя смотрѣть.

— А что?

— Да вотъ ты веселый какой.

— Да неужто ты, дружище, раскисъ отъ того, что тебя, дурня, на три часа заперли?..

— Ужъ я не знаю отъ чего, но мнѣ нехорошо… скверно какъ-то…

— О бабушкѣ, небось, думаешь?

— Нѣтъ, объ отцѣ…

— Ну, чтожь отецъ? — выговорилъ Горшковъ и замолчалъ. — Да оно точно, Боря, у тебя все заботы… Эй, Абласовъ, не отставай! — крикнулъ онъ.

Они проходили мимо топившейся печки. На полу сидѣлъ Кутузовъ и курилъ.

— Ну что ты, инвалидная крыса, намъ калачи ка не досталъ? — сказалъ ему Горшков…

— Калачика захотѣлъ баринъ; что не посылалъ, я бы сходилъ.

— А ты бы подарилъ мнѣ?

— Даришь-то уѣхалъ въ Парижъ, а остался братъ его — купишь. — Кутузовъ поперхнулся и сплюнулъ.

Абласовъ нагналъ товарищей на лѣстницѣ.

— У тебя урокъ былъ? — спросилъ его Горшковъ.

— Да, теперь ужъ опоздалъ.

— Да и я также, а все-таки пойтду..

— Куда? — спросилъ Борись.

— Къ Телянинымъ…

Они вышли на крыльцо. Стояла темная осенняя ночь. Накрапывалъ дождикъ.

— Ну вотъ и конецъ нашей депутаціи! — сказалъ Борисъ и невольно разсмѣялся.

— Трагическій конецъ, — сказалъ Горшковъ.

— Иначе и не могло быть, — заключилъ Абласовъ.

— Экая темень! — проговорилъ Горшковъ: — и дождь. Ну, мы еъ тобой по Варваркѣ, Абласовъ. А ты, Боря, какъ иѣшкомъ-то пойдешь? бабинька-то не прислала; пройдись ужъ разокъ, не аристократничай…

— Да извощики тутъ есть, — замѣтилъ Абласовъ.

— Нѣтъ, я пѣшкомъ. Ну, прощайте, господа.

Борисъ завернулся въ шинель и сталъ переходить улицу.

— Борисъ! — крикнулъ Горшковъ черезъ улицу.

— Что?

— Каковъ уродъ, Егорка? Сегодня, вѣдь, середа, такъ онъ насъ съ четверти втораго держалъ.

Борисъ вспомнилъ, что Маша ждала его раньше обыкновеннаго.

— Прощай, Горшковъ! — крикнулъ онъ и отправился по тротуару.

По площади мелькали фонари, и на горизонтѣ едва-едва отдѣлялись зубцы кремлевской стѣны. Надъ башенными воротами висѣла лампада передъ образомъ и бросала вокругъ себя сіяніе.

Борису рѣдко приходилось ходить иѣшкомъ въ такую пору. Онъ шелъ быстро. Ему показалось, что улица какъ-то особенно длинна. Навстрѣчу почти никто не попадался.

XIX.

Въ передней слышенъ былъ довольно дружный храпъ, когда Борись отворилъ дверь изъ сѣней. Ему точно совѣстно стало передъ лакеями. Одинъ изъ служителей вскочилъ. Борисъ снялъ шинель и, ничего не спрашивая, прошелъ въ бильярдную. Дверь въ кабинетъ была притворена. По обыкновенію, Яковъ прохаживался вдоль диванчика, и на одной изъ колоннъ горѣла одинокая, скучная лампа.

— Что папенька? — спросплъ Борисъ.

— Почиваютъ, — отвѣтилъ лѣниво Яковъ и началъ опять ходить.

Борису хотѣлось спросить: не приносили-ли какой записки изъ гимназіи, спрашивалъ объ немъ отецъ или нѣтъ, но онъ удержался.

— Докторъ былъ?

— Никакъ нѣтъ-съ, — отвѣчалъ Яковъ.

— Какъ сегодня папенька? — спросилъ помолчавъ Борисъ. Онъ боялся, что услышитъ что-нибудь непріятное.

— Ничего! — проговорилъ Яковъ. — Кашлять — мало кашляли; предъ обѣдомъ прошлись по комнатѣ. Полегче сегодня, — заключилъ онъ, не глядя на Бориса.

У Бориса отлегло на сердцѣ: — отцу легче сегодня, стало быть, онъ не встревоженъ. «Но бабинька навѣрное ужь посылала справиться у Ѳеофана, почему я не вернулся,» — разсуждалъ онъ про себя, выходя въ корридоръ.

На лѣстницѣ послышались скорые шаги, по всѣмъ ступенямъ прошелъ скрипучій звукъ, и съ площадки слетѣла внизъ Маша.

Она бросилась къ брату.

— Боринька, что это, гдѣ ты?

Борисъ расцѣловалъ ее. Ему совѣстно было, но онъ не хотѣлъ лгать передъ Машей.

— Вотъ, видишь, голубчикъ, — продолжалъ онъ, — твой братишка провинился; его и наказали.

— Какъ наказали?

— Да такъ, продержали въ классѣ до 7-ми часовъ.

— И ты ничего не ѣлъ, Боря?

— Ничего.