В путь-дорогу! Том I

Въ корридорѣ, у лѣстницы онъ столкнулся съ Пелагеей Сергѣвной. Она была безъ чепца и безъ кацавейки, въ черномъ платьѣ съ плерезами. Увидѣвъ ее, Борись сдѣлалъ шагъ назадъ. Она его очень испугала, точно изъ земли выросла, и смотрѣла на него пристально, во всѣ глаза.

— Что вамъ угодно, бабушка? — проговорилъ Борисъ, не зная что сказать.

Пелагея Сергѣевна сдѣлала движеніе рукой и прошла въ залу, Борисъ за ней.

— Когда вы меня оставите въ покоѣ? — сказала старуха отрывисто, становясь посреди залы. — Вамъ не въ терпежь стало! вы сегодня же гнать меня хотите?

— Кто же васъ гонитъ, бабушка? — проговорилъ Борисъ.

— Зачѣмъ душеприкащикъ-то вашъ ко мнѣ приходилъ? я его развѣ звала? Убирайтесь-де поскорѣе, комнату занимаете: она для новой барыни нужна!..

Пелагея Сергѣвна вся дрожала.

— Успокойтесь, бабушка… — вымолвилъ Борисъ.

— Зовите людей! гоните меня, на ночь глядя, какъ собаку, если вы хотите… — Бабушка быстро взглянула на Бориса. — Ты радъ, тебѣ весело, голубчикъ. Отца на кладбище снесли, бабку протурятъ. Оставайтесь съ тетенькой… съ прелестницей… любоваться его будешь, ручки цѣловатъ…

Борисъ чувствовалъ, что подъ дикими взглядами Пелагеи Сергѣевны онъ краснѣетъ и мѣшается.

— Она разлетѣлась ко мнѣ, сразить хотѣла, околдовать… Отродіе проклятое! — вскричала старуха и судорожно оглянулась на дверь въ корридоръ.

Борису просто стало страшно.

— Мальчишка ты глупый!.. — вдругъ начала Пелагея Сергѣевна, схвативъ его за руку. Она подвела его къ одному изъ ломберныхъ столовъ, стоявшихъ вдоль стѣны. — Я тебѣ, какъ заноза въ глазу? ты стереть меня хочешь?

Ну, успокойся, я уѣду; оставлю васъ. Да чему же радоваться-то? Стыда въ тебѣ нѣтъ, любви-то въ тебѣ нѣтъ ни къ кому… Кто здѣсь лежалъ вчера, — а? Отецъ твой лежалъ, — да! Кто его въ гробъ уложилъ, — ты это знаешь ли? Ты думаешь, я его заморила?.. — И Пелагея Сергѣевна судорожно засмѣялась. Борисъ весь вздрогнулъ.

— Ну, положимъ, что я злодѣйка, что я эхидна, змѣя… Ты, вѣдь, не для себя мины-то подводилъ; ты больно сестру свою любишь!.. Я — видите ли — живую бы ее съѣла… Да знаешь ли, кто ее теперь воспитывать-то будетъ, — а? кто она, нимфа-то эта? Откуда явилась? Ты знать объ этомъ не знаешь, глазки тебѣ понравились, — я вижу!

И старуха опять засмѣялась.

Бориса бросало изъ холода въ жаръ; что-то ѣдкое, бурное кипѣло на душѣ. Въ голосѣ бабиньки, въ каждомъ ея словѣ была неслыханная сила; эта сила подавляла, подчиняла Бориса; а образъ Софьи Николаевны стоялъ передъ нимъ, и онъ путался и боялся точно какого роковаго извѣстія.

— Цѣлуй у нея ручки, — заговорила старуха: — она и тебя погубитъ, она и изъ тебя жизнь-то вытянетъ.

— Бабушкі!.. — вырвалось у Бориса, и онъ стремительно взялъ ея руку: — что вы говорите?

— Что я говорю? А! ты думаешь, я обезумѣла? — Пелагея Сергѣевна выпрямилась и повела глазами.

— Я знаю, что говорю, — сказала она ѣдкимъ, пронизывающимъ голосомъ. — Тебѣ разсказывалъ отецъ про тетеньку твою любезную? Разсказывалъ онъ тебѣ, на комъ женился дядя? Ну, чтожь молчишь? отвѣчай!

— Я не знаю, — проговорилъ взволнованнымъ голосомъ Борисъ.

— А, не знаешь?! Кто же она такая, эта красавица неописанная? Ты бы спросилъ у отца! Теперь нельзя, умеръ. Такъ ты у нея узнай!.. Что ты такъ на меня смотришь? Ты думаешь, бабка рехнулась, обезумѣла? Нѣтъ, она въ полномъ умѣ; она видитъ, какъ вы всѣ погибаете, ну, и погибайте, я не заплачу! Цѣлуй у ней руки. Вѣдь и дядя твой, и отецъ разумъ свои потеряли, на нее глядя, вѣдь они ей души свои, какъ дьяволу, продали.

Пелагея Сергѣевна перевела духъ; голосъ ея оборвался. Борисъ стоялъ передъ ней съ поникшей головой. Въ залѣ было тоскливо и темно. Жутко было Борису. Ему хотѣлось убѣжать, онъ съ трудомъ выносилъ эту сцену, но какое-то тревожное любопытство закралось въ его душу. И оно его удерживало, приковывало къ одному мѣсту.

— Послушай, — сказала Пелагея Сергѣевна тихимъ голосомъ, въ немъ уже не было ни желчи, ни раздраженія: — ты здѣсь хозяиномъ остаешься, сестра на твоихъ рукахъ… Не отдавай ее безпутной женщинѣ, самъ убѣги изъ этого дома. Пускай ее живетъ и другихъ въ сѣти свои ловитъ. Ну, положимъ, я дрянная старуха, я вѣдьма, ты меня совсѣмъ позабудь, не обо мнѣ тутъ рѣчь. Отецъ твой въ гробъ смотрѣлъ — она его доконала, не побоялась Бога; уморила одного брата, за другаго принялась. Она еще тогда втиралась въ домъ: Богъ не допустилъ беззаконія!

Борисъ слушалъ и хотѣлъ понять смыслъ отрывистыхъ рѣчей бабиньки. Вопросы, одинъ тяжелѣе другаго, давили его.

— Послушайте, бабушка, — выговорилъ онъ наконецъ: — въ чемъ же вы ее обвиняете?

— Въ чемъ я ее обвиняю? — переспросила старуха. — Ни въ чемъ; что было, то прошло. А я сумасшедшая, злая старуха. Только слушай, когда ты обезумѣешь отъ этой женщины, когда она и тебя сведетъ въ гробъ, какъ свела туда дядю и отца твоего, когда она изъ твоей сестры сдѣлаетъ такую же скверную, развратную женщину, какъ она сама, тогда ты вспомянешь безумную старуху. Я тебѣ мѣшать не стану. Завтра меня здѣсь не будетъ.

— Куда же вы ѣдете, бабушка? — вырвалось у Бориса.